Дэн Вилета - Дым

Лондон — место, где люди соприкасаются.

Раньше он не понимал последствий этой простой истины.

Они сидят и ждут. Лихорадка терзает тело Томаса, вгрызается в суставы, так что коленям и кистям больно от движений. Внизу, на площади, фермеры медленно собирают нераспроданный товар, складывают лотки, и только зубодер остается у своей палатки, низко сгибаясь над пациентом с широко раскрытым ртом, орудуя инструментами, шершавыми от ржавчины и старой краски. Наконец зуб поддается в клубах черного извержения, к удовольствию и врача, и больного. И вот кровь сплюнута в ведро, за услуги заплачено, зуб брошен своре бродячих собак, которые, ощетинившись, сплетаются в борьбе за добычу.

Полчаса спустя ангел Чарли появляется вновь. Почти стемнело. Мужчина действует на Томаса как магнит, притягивает к себе его злость, его смятение, его надежду. Он выходит на противоположный край площади и наискось пересекает ее. Последние отблески света падают на него спереди и справа; позади следует тень, изогнутая там, где подбородок прижимается к плечу. Чем дольше Томас наблюдает за незнакомцем, тем меньше тот кажется ему особенным. Он покрыт грязью и сажей, как все горожане, и выглядит таким угнетенным, как мало кто из них. Никакого нимба над головой, освещающего лицо, самое что ни на есть обычное. Только одно: этот человек опять избегает любых сборищ и стычек, встречающихся на его пути, идет без спутников, и его не сбивают с пути ни люди, ни облака дрейфующего дыма.

При его приближении Томас старательно отворачивается и следит за незнакомцем краем глаза. Сидящая неподалеку Ливия задремала, наклонившись влево и вперед, и голова согнулась под тем же углом, что у ангела. А тот, дойдя до ступеней церкви, поворачивает и опять скрывается в боковом проулке. Долю секунды Томас колеблется, не желая будить Ливию: он почти до слез тронут белизной расслабленных черт, худобой изогнутой шеи. Потом он подскакивает к ней и постукивает ботинком, отчего девушка пробуждается.

— Ангел вернулся. Проследим за ним!

Ливия делает попытку встать, но тут же опускается обратно на ступеньку.

— Иди один. Кто-то должен остаться и ждать Чарли.

Томас вдруг осознает: Ливия боится его сильнее, чем одиночества и беззащитности.

В церкви есть другой вход. Посреди проулка в стену здания врезана узкая лесенка в четыре или пять ступенек. Наверху она упирается в дверь, такую низкую, что входящий в нее вынужден нагнуться. Томас не видит, как незнакомец заходит туда, наблюдая лишь за тем, как закрывается дверь. В следующий миг он берется за грубую ручку. Внутри царит глубокий сумрак, с которым почти ничего не может сделать горстка свечей, горящих в углу нефа. Церковь в плачевном состоянии. Скамеек для прихожан нет — должно быть, растащили на дрова. Каменный пол едва виден под слоем грязи и мусора. Над алтарем возвышается огромный деревянный крест из простых досок, выкрашенных белой краской.

В одном из приделов на низком табурете сидит человек. На раскладном столике перед ним стоят свеча, кувшин и чаша с вином. Томас решительно направляется к нему, но потом понимает, что это не тот, за кем он шел. Священник ниже ростом, с острыми, мелкими чертами лица и коротко остриженными волосами. Он замечает Томаса и наполняет для него вторую чашу. Томас никак не откликается на это приглашение присесть.

— Я ищу человека, только что вошедшего сюда.

Его слова звучат неприветливо, повелительно. В нем не осталось ни капли терпения, и священник его ничуть не интересует. Тот, со своей стороны, внимательно всматривается в Томаса, словно определяя его намерения. Лицо у него бледное, с румянцем сажи на щеках. Нос разрисован лопнувшими сосудами.

— Вот как?

— Куда он делся? Я хочу поговорить с ним.

— Лучше поговорите со мной. Я здесь как раз для этого.

При этих словах Томас хмурится и оглядывается вокруг. Воротничок священника, кувшин вина, длинная сутана — все внушает ему недоверие.

— В вашей церкви неплохо бы навести порядок, — говорит он наконец.

Священник пожимает плечами:

— Зачем Господу красивые окна?

— И вы пьяны.

— Вот это и вправду недостаток. Но я пьян по-доброму, и это состояние никак не мешает моей вере. — Он улыбается. — И почему это миряне всегда оказываются самыми суровыми пуританами? Но прошу вас, садитесь. Смотреть на вас снизу вверх — все равно что беседовать с епископом, настроенным поболтать.

Томас неохотно опускается на табурет.

— Так вы в самом деле священник?

— Да, сын мой.

— И эта ваша церковь… она открыта? То есть сюда приходят люди?

— О да. Заполняют ли они скамьи по воскресеньям? Нет. Да тут и скамей-то нет. Провожу ли я службы в блестящем одеянии? Нет. Несколько месяцев назад его украли. Но люди приходят. В основном ради этого. — Он показывает на кувшин с вином, потом на простой шкаф исповедальни в нескольких шагах от себя. — Вы, случайно, не склонны сейчас?..

Томас трясет головой:

— Нет, я пришел, только чтобы… Но мне пора, меня ждут на улице. — Он поднимается, желая поскорее покинуть священника. — Я пришел, потому что видел, как сюда входит один человек. Необычный человек. У него кривая шея.

— И что вам нужно от него, от этого необычного человека?

— Ничего. Его видел мой друг. Несколько недель назад. И решил, что это ангел. — В голосе Томаса неприязнь смешана с надеждой. — Наверное, я просто хотел убедиться, что мой друг ошибся.

— Ангел? Что за странная мысль. С чего он это взял?

— Этот человек не дымил.

— А! Так, значит, он джентльмен.

— Нет. Моего друга поразило то, что он вообще не дымил. Я думаю, что это обман.

— Обман?

Томас фыркает, внезапно вскипая от злости:

— Вы же священник. Мне известно, что вам выдают леденцы. Каждый месяц, чтобы вы могли лгать прихожанам и выглядеть при этом порядочным человеком.

Священник улыбается. На его узком лице улыбка выглядит удивительно естественной.

— А, леденцы! Да, церковь присылает мне два леденца на Рождество. Два! Не знаю, как они рассчитывают потребность каждого прихода. Я вымениваю их на выпивку. Это грех, но при обмене я ни разу не дымил. Получается, что ваш ангел обманщик, и вы хотите уличить его.

— Не знаю, чего я хочу. Может быть, он шпион и только притворяется обычным горожанином.

Томас тут же понимает, как глупо звучит его предположение. Но священник как ни в чем не бывало бормочет:

— Да, это обман. Или чудо. Знаете, как многие люди относятся к чудесам? Плюют на них. Или сжигают на костре. — Он опять смотрит на Томаса серьезным взглядом; узкое лицо запачкано, глаза внимательные. — Вы тоже таковы, мой мальчик?

От озноба Томаса потряхивает, у него кружится голова. Разговор с этим человеком вроде бы опасен, но в то же время несет освобождение. Впервые за много месяцев он говорит с незнакомцем — взрослым — и не чувствует немедленного осуждения в свой адрес.