Роджер Желязны - Девять принцев Эмбера - английский и русский параллельные тексты

После этого время продолжало тянуться так же, как и раньше, и я опять втянулся в круг ставших уже привычными мыслей и действий.

I hoped, mainly, that Eric had no measure of our complete powers. He was king in Amber, granted, but he didn't know everything. Not yet. Not the way Dad had known. There was a million-in-one shot that might still work in my favor. So much so, and so different that at least it served to grant me my small purchase upon sanity, there in the grip of despair.

Я надеялся, что Эрик просто не может измерить тех сил, которыми мы обладали. Он царствовал в Эмбере, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал все Отец. У меня был один шанс на миллион, который мог сработать в мою пользу. Такой ничтожный, и все же существующий, он позволил мне не сойти с ума тогда, когда я весь был одно сплошное отчаяние.

But maybe I did go mad for a time, I don't know. There are days that are great blanks to me now, as I stand here on the brink of Chaos. God knows what they held, and I'll never see a shrink to find out.

There are none of you, good doctors, could cope with my family, anyway.

Хотя, может быть, я и сошел ненадолго с ума, не знаю. Многие те дни сейчас, когда я стою у самого Хаоса, для меня как пустые прочерки. Бог знает, что со мной происходило в те дни, а мне даже не хочется об этом думать.

Бедные доктора, не родился еще тот из вас, кто мог бы лечить нашу семью.

I lay there and I paced there, within the numbing darkness. I grew quite sensitive to sounds. I listened to the scurrv of rats' feet through straw, the distant moaning of other prisoners, the echoes of a guard's footsteps as he approached with a tray of food. I began estimating distances and direction from things like this.

Я лежал в своей камере и ходил по ней в одурманивающей темноте. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршание крысиных лапок по соломе, отдаленные стоны других узников, эхо шагов стражника, приносящего пищу. По таким звукам я научился с точностью определять расстояние и направление.

I suppose I became more sensitive to odors also, but I tried not to think about them too much. Aside from the imaginable nauseating ones there was, for a long while, what I would swear to be the odor of decaying flesh. I wondered, if I were to die, how long would it be before someone took notice? How many chunks of bread and bowls of slop would go uneaten before the guard thought to check within after my continued existence?

The answer to that one could be very important.

Думаю, я стал более восприимчив и чуток к запахам, но на этом я старался не сосредотачиваться. Кроме естественного тошнотворного и тлетворного запахов камеры здесь слышался еще и запах гниющей плоти, я мог бы в этом поклясться. Одно время я задумывался над этим. Если бы я умер, интересно, сколько времени прошло бы до тех пор, как мою смерть заметили? Сколько кусков хлеба и бутылок с водой уберут обратно, не обратив на это внимания, пока стражнику не придет в голову проверить, жив ли еще его узник?

Ответ на этот вопрос был для меня очень важен.

The death odor was around for a long while. I tried to think in terms of time again, and it seemed that it persisted for over a week.

Though I rationed myself carefully, resisting the compulsion, the handy temptation, for as long as I could, I finally found myself down to my final pack of cigarettes.

Запах смерти и разложения держался в камере очень долгое время. Я вновь пытался думать о времени, когда решил, что пахло так не меньше недели.

Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивлялся искушению, как только мог, в конце-концов у меня осталась всего одна пачка сигарет.

I tore it open and lit one. I had had a carton of Salems and I had smoked eleven packs. That was two hundred and twenty cigarettes. I had once timed myself with one, and it had taken me seven minutes to smoke it. That made for a total of one thousand five hundred and forty minutes spent smoking, or twenty-five hours and forty minutes. I was sure I had spent at least an hour between cigarettes, more like an hour and a half. Say an hour and a half. Now figure that I was sleeping six to eight hours per day. That left sixteen to eighteen waking hours. I guessed I was smoking ten or twelve per day. So that meant maybe three weeks had passed since Rein's visit. He had told me it was four months and ten days since the coronation, which meant that it was now around five months.

Я вскрыл ее и закурил. У меня был блок «Салем», и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, которое уходит на одну сигарету, и у меня получалось семь минут. Значит, в общей сложности получалось тысяча пятьсот сорок минут чистого курения — или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее даже полтора. Скажем, полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходило шесть-восемь часов в день. Значит, от шестнадцати до восемнадцати часов я бодрствовал. Значит, за день я выкурил около дюжины сигарет. А значит, со времени прихода Рейна прошло примерно три недели. Он сказал, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, следовательно, сейчас уже будет пять месяцев.

I nursed my last pack, enjoying each one like a love affair. When they were all gone, I felt depressed.

Then a lot more time must have passed.

Я берег свою последнюю пачку, как мать свое дитя, наслаждаюсь каждой сигаретой, как любовью к женщине. Когда сигареты кончились, у меня даже наступила депрессия.

Затем опять прошло очень много времени.

I got to wondering about Eric. How was he making out as leige? What problems was he encountering? What was he up to right now? Why hadn't he been around to torment me? Could I ever truly be forgotten in Amber, even by imperial decree? Never, I decided.

And what of my brothers? Why had none of them contacted me? It would be so easy to draw forth my Trump and break Eric's decree. None did, though.

Я все время думал об Эрике. Как обстояли у него дела теперь, когда он стал королем? Какие проблемы сейчас перед ним стояли? Чего он хотел? Почему он ни разу не спустился вниз, чтобы помучить меня? Может ли случиться такое, что меня действительно забудут в Эмбере, хоть и по королевскому повелению? Никогда, решил я.

А как другие мои братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь так легко было вытащить мою карту и прервать приговор Эрика.

Однако, никто этого не сделал.

I thought for a long while upon Moire, the last woman I had loved. What was she doing? Did she think of me ever? Probably not. Maybe she was Eric's mistress by now, or his queen. Did she ever speak to him of me? Again. probably not.

And what of my sisters? Forget it. Bitches all, they.

Я долго думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что она делала? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она была сейчас любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним когда-нибудь обо мне? Тоже, наверное, нет.

А как сестры? Забудь их. Все они ведьмы.

I had been blinded once before, by a cannon flashback in the eighteenth century on the Shadow Earth. But it had only lasted for around a month and my sight had returned. Eric had had a permanent thing in mind, however, when he had given his order. I still perspired and shuddered, and sometimes woke up screaming, whenever memory of the white-hot irons returned to me-hung there before my eyes-and then the contact!

I moaned softly and continued to pace.

Я уже был слепым раньше, и случилось это от вспышки пороха в восемнадцатом веке на Отражении Земли. Но это продолжалось всего лишь месяц, а потом зрение вернулось ко мне. Эрик же, отдавая приказ, имел в виду постоянную слепоту. Я все еще потел и дрожал, и иногда просыпался с криком, когда мне вновь и вновь являлся призрак раскаленного железа, опускающегося ко мне, висящего перед глазами, дотрагивающегося до них!..

Я застонал и продолжал мерить камеру шагами.

There was absolutely nothing I could do. That was the most horrible part of the whole thing. I was as helpless as an embryo. To be born again into sight and fury was a thing for which I would give my soul. Even for an hour, with a blade in my band, to duel once again with my brother.

Я абсолютно ничего не мог предпринять. И эта безысходность — самое ужасное из всего, что со мной произошло. Я был так же беспомощен, как зародыш в чреве матери. Родиться вновь с прежним зрением и возможностью удовлетворить свою ярость — за это я продал бы душу. Даже если бы зрение вернулось ко мне на час, но чтоб у меня в руке вновь был меч для решительной дуэли с моим братом.