Воронье Гнездо

— Заходил, мы поболтали и решили, что все всем довольны, особенно он.

— Он ведь больше не придет?

— Не знаю, не знаю. Но тебе не стоит его бояться, потому что в соцпакет работников нашей лавочки чудес входит также и защита от бывших работодателей! Наслаждайтесь новым рабством в полной мере! — сказал Гарольд и вновь уткнулся в газету, но, немного подумав, добавил. — Про рабство я пошутил, если что.

— Это хорошо. Какие на сегодня планы?

— Хмм, знаешь, я только что понял, что никаких, — задумчиво сказал Гарольд, — знаешь, я так понимаю, газету мне дочитать не дадут… Кит, ерш твою мать, почему ящики все еще на месте!? Так вот, раз такие дела, то нужно работать. Вообще, на повестке этого дня должны быть поиски Беглецов и налаживание отношений через посредников, но, поскольку мы не спали, не ели, а всю ночь только пахали, как обкочегаренные орки, то вполне закономерно было бы устроить разгрузочный день. Тебя это не касается, Кит, ты атлант нашего крохотного царства. Вернее, ордена. Да, вот чем мы займемся: образуем охрененный, мать его, орден! У нас уже есть Паладин Бухгалтерии, Кавалер Надежды… и Кит. Я буду звать тебя Рыцарем Казана и Поварешки за самый героический твой поступок.

— То есть, серьезно? — оторвался от ящиков Кит. — Неужели нет других дел, там, типа, например, составить списки, учет товаров, систематизировать цены?

— Господи, Кит, кто научил тебя всей этой ерунде? Нужно правильно расставлять приоритеты, а бухучет, как известно, дело десятое. Да и не наше, Паладин–маршал и сам управится. А вот украсить помещение надо бы поскорее. Не сочтите меня идиотом, дорогие члены совета, но на большее мы на данный момент не способны, и я это вижу. Поэтому посылаю кого–нибудь купить поесть.

— О, эт я могу! — вызвался Карасик. — Кому что взять?

— Мне этих, расстегаев штук пять, побольше, — сказал Кит.

— А мне бери на свое усмотрение, но если решишь взять выпечку, помни: никаких, мать их, чертовых пирожков с картошкой. Во–о–от. И Андрей, пока ты не ушел, скажи, ты что, оставил Рафа одного?

Андрей пристыженно взглянул на Гарольда.

— Ладно, ничего страшного, я думаю. Просто проведай его, хорошо?

Паладин кивнул и убежал.

— А вопрос интерьеров я поручу Даме—Кукловоду, — Гарольд вновь уткнулся в газету.

— А как орден–то назовем? — улыбнувшись, спросил Кит.

— В этом квартале придется отказаться от деревянных фигурок, резиновых уточек, — секретарша поясняла ситуацию корпевшей над таблицами Серафиме Геннадьевне, — тряпичных кукол серии "Лесные друзья", плюшевых медведей..

— Резиновых уточек!? — Сима явно была неприятно удивлена. — Да они же были самыми ходовыми. Нет, серьезно, резиновые уточки? Долбаная изоляция!

— У нас еще осталось несколько ящиков, может и протянем.

— О-ох, черта с два мы протянем. Ничего не понимаю — я из кожи лезу, как никогда раньше, а становится только хуже, — Серафима бросила карандаш и закрыла лицо руками, — боюсь, скоро нам придется вовсе закрыться на время.

— И что, работать с этими мужланами, которые зарабатывают на чужом горе? Плевать, что люди мрут, зато деньги! Извините, конечно, но мы еще пожалеем, что пустили их — говоря это, секретарша активно мотала головой и держала руку на груди: неясно почему, но так она звучала убедительнее.

— Ясно мне уже, что ты их ненавидишь, Кира, но я тебе уже сто раз говорила, что Гарольд — хороший человек. Ясно мне уже и что тебе это говорить — как об стенку горох. Но почему тебе еще не ясно, что и меня не переубедить? Ладно, давай не будем об этом, пожалуйста.

— Не знаю, Серафима, не знаю, я, наверное, уволюсь…

Сима посмотрела на секретаршу с некоторой издевкой.

— Да вы что, влюбились в него что ли? Быть не может! — выпалила Кира.

— Кира, не неси ерунды, я просто слишком хорошо его знаю, чтобы делать такие нелепые выводы, какие позволяешь себе ты.

— Время покажет…

— Кто сегодня на кассе? — Сима сменила тон на спокойный.

— Люда, а что?

— Уволь ее!

— В смысле?

— В прямом, ну! Скажи ей, что у нее последний день, увольнительные выдам, и все, черт с ней.

— Вы в своем уме? Нельзя же так!

— Хочешь — можем оставить ее. Только будете вдвоем делить одну зарплату.

Секретарша притихла и пошла к выходу из кабинета, но прежде чем покинуть его, сказала:

— Наверняка есть и другой выход.

— Какой? Разориться? Продаться? Может, Кира, и есть, но он явно не там, где мы сейчас находимся.

Кира вышла, а Сима уткнулась лицом в ладони. В кабинете настала полная тишина, и даже с улицы не доносилось ни звука. Казалось, само время остановилось, чтобы поддаться преждевременному трауру по умирающей кукольной стране. Стране, торгующей куклами, словно рабами, но лишь только словно, ведь игрушки обретают не хозяев, но друзей. Друзей, скрашивающих их парализованную полочную жизнь.

На стенах кабинета красовались разные мотивирующие плакаты, вроде: "Делай, что можешь с тем, что имеешь там, где ты есть" или "Мечты не работают, пока не работаешь ты". На той стене, у которой стоял стол, висел отрывной календарь с надписью над ним: "Есть только сегодня". Заглянув в одну из задвижек стола, можно было увидеть не ожидаемые кипы бумаг неясного назначения, и не причудливые канцелярские принадлежности, а рисунки. Простые рисунки масляными мелками — некоторые представляли собой детские каракули, другие же вполне могли впечатлить, а то и вовсе заставить фалломорфировать даже искушенного ценителя: причудливые формы, необычная техника и незаурядные идеи выдавали в авторе рисунков наличие той призрачной штуки, которую обычно называют талантом, хотя практики, определенно, не хватало. И это одна из причин, по которой Сима еще не покорила ниву живописи. Копнув глубже, под рисунки, можно было бы найти несколько конвертов — ее излюбленные письма от Гарольда, которые она перечитывает, когда ей грустно. В одном письме Гарольд описывал свои наблюдения при прогулке по своему селу, в шутливой манере анализируя и высмеивая каждую увиденную деталь: купающихся в грязнющей, зеленой реке, на дне которой наверняка можно было бы добыть немного уранового песочка, детей, при выходе которых из воды он ожидал увидеть клешни вместо рук и ласты вместо ступней, а потом фантазировал, как устроил бы с ними цирк мутантов; выявлял у пьяниц, напоминавших обезьян, "мыслительные атавизмы": люди залезли на дерево, спаясь от собаки, крича на нее и кидаясь чем–то; писал о дюжине детей, каждый из которых бросал мяч, устраивая страшного рода "вакханалию сферического свирепствования"; писал о фантике, одиноко путествовавшем по селу, о крохотных камушках, выстраивающихся в интересные формы и прочих мелочах. Это письмо напоминало Серафиме о том, как богат этот мир, если перестать смотреть под ноги. Напоминало о том, как находить сложное в простом, прекрасное в уродливом, а еще наоборот и вперемешку. В другом письме был шизофазический бред, написанный, по счастью, только по юмористической причине. Оно просто веселит Симу. В третьем же письме Гарольд рассуждал о самой Серафиме, ее участи, и давал пару практических советов, заявляя, что верит в нее и всегда будет с ней. Это письмо мотивировало ее.