Воронье Гнездо

— Раз свой, то чего вы так мнетесь? — Гамфри подошел ближе к койкам.

— Ну, в общем… Мы почти уверены, что это от эльфа, которого мы хотели… Спасти.

— Спасти от жестокой реальности с помощью топора? Хотя мне вроде и плевать, но, учитывая что вы оба скоро подохнете, можно и послушать ваши последние слова.

— Нет, мы думали, что он уже умер, когда взялись за инструмент. Но у него была летаргия, как у нас. Я уверен, это от него. Вообще, мы хотели просто обрезать ему уши, чтобы выдать за человека, так он мог бы выйти в люди и… Жить.

— Ладно, я передумал, у меня уже вянут уши. У тебя не только древняя болезнь, последнее описание которой встречалось только десять тысяч лет назад, но и комплекс мессии. И я даже не знаю, что хуже. Хотя на своей шкуре я испытал только второе, из–за чего сюда и попал.

— Ты использовал магию во вред?

— Да… То есть, нет…

— Оп, оп, стойте, этот мужик маг? — засуетился Илья, подмяв под себя простыню. — Так почему бы тебе не вылечить нас этими своими штуками…

— О, ты думаешь так все просто? — ответил Гамфри. — Имей я возможность использовать магию, меня сейчас бы тут не было. Да и вообще, "волшебство" с медициной не дружит. Ну, пока эта область знаний плохо исследована. Все, что можно сделать — это спайка для заживления ран и темпорация — это когда ускоряют или замедляют биопроцессы. Так можно ускорить восстановление органов, при положительной темпорации, либо замедлить распространение болезни — при отрицательной. Но даже если бы я и мог ускорить восстановление тканей, если бы ваши мозги пришли в норму, работать им оставалось бы пару лет. Это был бы состарившийся орган. А отрицательная темпорация просто сделала бы вас тугодумами. Так что расслабьтесь нахрен.

— Магия — херня, — обиженно заявил Илья.

— Ох… — Слава выдохнул не столько с грустью, сколько с любопытством. — А как тебя ограничили в магии?

— А, долгая история. Но если коротко, другие маги изготовили для меня хризолитовый имплант и, короче, теперь он вживлен мне в позвоночник. Этот камень предовращает все магические течения в организме и делает меня… Хочется сказать "безопасным", но все мы знаем, что это будет ложью.

— Хризолит?

— Что, не слышал о таком? Он охренеть какой редкий, все запасы находятся у государства. Они идут на те производства, где используется магия, для защиты определенных частей машин. Я могу гордиться, что мне его выдали — теперь я человек, который стоит десять миллионов бирок.

— И чем же ты заслужил такую честь?

— Слышал про Рози Хилера? Злейшее проявление комплекса мессии и прочее, — Слава кивнул в ответ. — Так вот, я — это он. Теперь ты знаешь, за что мне впаяли пожизненное.

— Очень смешно…

— Я бы показал тебе хризолит на спине, но ты, увы… Потрогать не брезгуешь?

— Нет, мне в университете рассказывали про него… Из всех серийных убийц, мы проходили Рози первым, но я точно помню, его сожгли… И я видел фотопортреты, он не похож на тебя…

— Фотопортреты? Не смеши мой камешек, я не выходил наружу без маски. На твоих парах тоже хватало сказок. Но не от того, что ВУЗ плохой, нет. Правительство подсуетилось. Стало бы оно пускать в расход могущественнейшего мага нашего времени? Не думаю.

— Этот хер же явно мозги пудрит, — закричал Илья, — не слушай его! Блять, это не время для идиотских шуток!

Все лицо Ильи было покрыто испариной, глаза были едва открыты. Мокрые волосы липли ко лбу. Он плохо управлял своим телом и буквально валился с кровати. Его вид необычайно заинтересовал Гамфри. Так заинтересовал, что он невольно произнес:

— Орнитотропия…

— Что? — спросил Слава, не видевший своего друга. Как, впрочем, и всего остального.

Илья натужно захрипел и с грохотом повалился с кровати, опрокинув стойки с капельницами. Он начал ерзать по полу, водить руками по лицу.

— Что там происходит!? Илья? — взволновался Слава.

Гамфри продолжал молча смотреть, как Илья пихает пальцы в рот. Он уватился за щеки и принялся расягивать их в стороны, хрипло пытаясь говорить:

— Меш–ш–шае–ет! Губы меша–ают! Клюв не расте–ет!

И без того большие руки Ильи налились кровью начали разрывать рот уже не в шутку. Губы стали трескаться и кровоточить. Илья завопил, но продолжил рвать. Нижняя губа уже разорвалась надвое, и только тогда растерянный Слава крикнул:

— Сестра-а!

Две вбежавшие медсестры, увидев Илью, разрывающего рот и бьющегося головой об пол, впали в некий ступор, но очень скоро одна укоризненно сказала другой:

— Галоперидол неси, че стоишь–то!

— Что с ним!? — испуганно кричал Слава. — Кто–нибудь! Со мной будет то же? Что с ним!? Что!?

Никто не отвечал ему. Рози, с сожалением посмотрев на Славу, развернулся и молча ушел. Нельзя больше было различить ни слова, произносимого Ильей, размазывающим по полу собственную кровь и рвущим лоскуты собственных щек. Только хрипы, напоминающие карканье.

Нет, нет, никакого кровавого уныния! Не стоит делать все это слишком жестким. Смягчим, пожалуй, сцену метром–другим бинтов — и вот, вместо разорванного лица Илья получил стильную марлевую маску. И еще немного на руки, чтобы он ничего не испортил — этот парень вообще ничего не смыслит в стиле. Глядите–ка: он не может ни видеть, ни говорить, но все равно возмущается! Не дело, не дело. Еще немного галоперидола, пока он не принялся взлетать к потолку, воображая себя вороной. Слышали, эта штука может быть заразной? Все это отсутствие чувства стиля и воронистая воображулистость? Перевяжем и его дружка, на всякий случай. Мало ли, чего он задумал. Птицы очень неряшливы, им нельзя позволять летать по лазарету. А людям–птицам — тем более. Тем более, если это люди–вороны. Потому что вороны умнее прочих птиц. Видели, как они расправляются с грецкими орехами? То–то же. У людей–воронов явно хватит ума и слямзить что–нибудь. Оборудование мало того что казенное, так еще и дорогое. В общем, всех привязать, никого не выпускать, ко Льву Санычу не входить ни под каким предлогом.

— Вашу мать, где все индикаторы? Почему нихрена нет? — Кашемир оторвался от микроскопа с вороньими мозгами и суетливо рыскал по стеллажам с бутыльками. Рядом, не зная что делать, стояли хирург и Сева.

— Почему у Славы не поехала крыша? — спросил хирург у Всеслава.

— Хрен знает, в чем дело. Может, у того здоровяка иммунитет слабже, поэтому болезнь развилась быстрее, может что–то другое… Мне даже не дали вглянуть на бедолаг, так что я знаю не больше твоего!

— А ты бы порвал себе ротешник за миллион бирок?

— Чего? Да ни в жисть. Очевидно же, что это неравный обмен.

— Я тоже так считаю.

— Зачем тогда спрашивать?

— За тем, что он кретин! — озлобленно крикнул Кашемир из–за стеллажа.