Саша Ино - Нежность. Том 1

Он словно оживает на секунду. Цепи натягиваются, заставляя меня издать возглас боли. Но я мысленно притягиваю Тау к себе, он снова на поводке заклятия.

— Бесполезно, — зло произношу я, — Тау теперь принадлежит Архатею.

— Или тебе, грязный извращенец?! Для тебя ведь не существует законов морали, ты готов играть на самом святом. Ведь так ты поступил и со мной недавно, подсунув шпиона! Да? — орет Сигизмунд. Я вспыхиваю. Каких еще шпионы? Несправедлив. Он даже не знает и половины моей грусти…

Если бы этот жалкий пес видел, как я страдаю!

Тварь.

Я злюсь, и мои глаза полыхают огнем зеленого дракона.

— Сигизмунд, — отвечаю я, — Уйми себя, а то пропущу Тау вдоль строя. Это в моей власти!

Я естественно вру. Никогда себе не позволю по отношению к любимому Тау подобной мерзости, но Сигизмунд задет. Он вскакивает и извергает в мой адрес немыслимые ругательства.

Я заливаюсь хохотом.

— Папа, — так же пусто отзывается Тау, — я люблю Еву… — его взгляд прикован к моей персоне.

Меня бросает в холодный пот, и я замираю с открытым ртом, еще хранящего следы бурного веселья.

— Тау, бедный мой сын, — стенает Людвиг.

— Ева любит меня…

— Привет от моей сестры, — вступаю я, краснея как рак.

— Твоей сестры? — язвительно протягивает Сигизмунд, — Той, что пишет письма дворянам, где повествует о сумашествии ее брат, пьяного от вседозволенности? Прекрати разыгрывать ваш союз. Твоя сестра активно тебя не поддерживает. Думаешь, слухи не ползут? Уже все знают, что ты пленил Тау в свое развратное рабство! Не прикидывайся! Вся армия была свидетельницей твоей непристойности!

Ну, вот… даже если ты живешь затворником, то всегда найдутся проныры, умудряющиеся заглянуть тебе в постель. Пусть я и сам виноват, дав повод тем прелюдным поцелуем, но народный глас уже домыслил подробности. Люди, одним словом…

Но все же меня задевают слова принца.

Ева… Письма… Что за глупости?!.. Однако я чувствую, точнее, вижу глазами дракона, что принц не врет. Мне становится больно. Моя сестричка, девушка, которую я люблю и всегда спасаю от всего на свете, жертвуя собой, так жестоко мне платит…

Больно.

Я совсем один. Я нелюбимый… Моя родная сестра против меня. Даже околдованный Тау не питает ничего кроме механической привязанности. А я… Я так страстно люблю их обоих, что разрешаю собой пользоваться. Что мне делать? Как победить щемящее чувство ненужности и одиночества?!

— Ты ни черта не знаешь, — отвечаю я, но мои руки предательски трясутся и выдают волнение, — Я ничего не буду с вами обсуждать.

Принудительно прерываю связь, и облако рассеивается.

— Отец, — повторяет Тау, вглядываясь в пустую стену.

— Скучаешь по нему? — злюсь от ревности.

— Да. Хотел бы его увидеть…

Тау страдает, его дух рвется на свободу, но цепи удерживают в смертельном захвате. Мое сердце отзывается покалыванием. Чувства сильнее расчета, меня ранят его муки. Но я не могу ему помочь… Если я освобожу Тау, я сделаю больно себе, а самое ужасное — предам Архатей. Я лишусь счастья от нашей причудливой близости, я потеряю смысл жизни и мне опять станет пусто. Уж лучше получать уколы нелюбви Тау, чем быть далеко от него, разделенным равнодушием и презрением, как километрами чужих земель.

— Это невозможно, Тау, — отвечаю, наконец, я.

— Я знаю, — печально отзывается принц.

— Ты любишь меня?

Как я хочу услышать «да».

— Наверное.

— Нет, скажи. Ты любишь Касандера?

— Касандер… — Тау задумывается, — Правитель Архатея.

Я срываюсь с места и падаю на колени перед Тау. Хватаясь за его колени руками, молю взглядом об одном только слове.

— Скажи, прошу, — шепчу я.

— Касандер.

— Да… Любишь его?

— Да, наверное…

Я взрываюсь восторгом и повисаю на его шее. Неужели «проклятый» дождался?!.. Отпускаю руки. Всего на всего магия. Цепи… Грустная сказка об околдованном мальчике, жаль, что она не может стать былью.

Тау поднимает мое лицо за подбородок и приближает к себе.

— Касандер… — тихо шепчет он.

Даже так я счастлив. Я готов довольствоваться жалким крохами, забыть об ущербности наших наколдованных чувств и отдаться потоку ненастоящей любви, сплетенной мною из черных нитей зла.

Но все равно, и сердце черного колдуна может петь сладкие трели чистой любви.

Кабак горел пьяным восторгом и веселым шумом прожигания жизни.

— Юнгс, ты чего мрачнее тучи? — молодой маг отделился от пьяной компании и подошел к напивающемуся в одиночестве барону Дерфи.

— Отвали, Мерлок, — буркнул Юнгс и осушил целиком всю кружку горячего вина.

— Как знаешь, приятель, — пожал плечами маг, — Ты всегда слыл душой компании, а последнее время отдалился и замкнулся. Я всего лишь хотел удостовериться, не случилось ли чего?

— Если бы что-то случилось, ты бы первый узнал. Твои сестры-сплетницы молниеносно доносят вести на своих острых языках.

— Ты сестер-то не трогай.

— Я же сказал, отвали, тогда не услышишь ничего нелицеприятного о себе и своей пронырливой семейке, — Юнгс сдвинул брови.

— Ладно, бывай, — Мерлок поспешил оставить товарища в покое.

Дерфи покачал головой, и заказал очередную порцию напитка забвения.

В состоянии полной абстракции он прибывал с того самого момента, как правитель Касандер посетил его ложе. С тех самых пор ни о ком другом барон не мог и подумать. Все мысли вертелись вокруг одной фигуры — бедного брошенного мальчишки, чей внутренний мир так неожиданно распахнулся перед боевым магом.

Юнгс, конечно, подозревал, что вся надменность и злость правителя лишь напускное, что в душе Касандер совсем другой. Но, бережно сняв маску, отточенную жестоким воспитанием сурового Металла Милиотар, он никак не ожидал обнаружить под ней ранимую и жаждущую любви душу. Барон понял своего правителя, и не смог устоять перед истиной невинностью. Нежность, которую Юнгс испытал к молодому королю, не могли заглушить даже пылкие ласки дородных девок или утонченные поцелуи томных дворянок.

Барона напрягала вся эта ситуация.

Нет, он, конечно же, мечтал, докопаться до истины, это был спортивный интерес. Но теперь его увлечение стало слишком серьезной манией. Никто кроме Касандера не возбуждал в душе Юнгса сладких струн обожания и любви. И нежность… Нежность сковала его душу, оплела цепями и навечно привязала к Касандеру. Лишь нежность и никакой магии.

Дерфи потер лоб и жадно отпил из принесенной обслугой кружки.

Как бы то ни было, барон рассудил, что он все равно останется самым преданным слугой правителя Архатея. Ведь, пожалуй, кроме него в этом жалком королевстве больше никто не отличается верностью Касандеру, а он катастрофически нуждается в искренней заботе. И Юнгс поклялся подарить ее повелителю, а вместе с тем и глубокую любовь верного слуги.