Goblins - О бедном монахе замолвите слово

Как может какая-то птица, пусть и дохлая, остановить этого мастера, когда он убегает? И снабдив ворону пинком, способным потрясти сами небеса, от чего бывшее пернатое улетело назад во тьму, я рванулся на выход, таща за собой девчонку, и мы ввалились в пыльную комнату, и двери за нами с грохотом захлопнулись. В комнате вдруг как-то резко начали сгущаться тени, хотя до заката солнца времени было еще довольно, и вскоре все вокруг затопил непроглядный мрак, из которого доносился треск, грохот и инфернальные вопли Ванкси. Я же искал на ощупь двери наружу, и никак не ощущал их наличия, зато начал чувствовать какое-то удушье. Да что там удушье? Нежное, почти невесомое прикосновение чьих-то неприятно мягких рук к моей шее почти заставило этого мастера испачкать исподнее, но этот Дао, хоть и юн годами, но духом несокрушим (демонстрации несокрушимости также способствовало пустое брюхо).

Вспыхнувшая на мгновение, и тут же погасшая техника Улыбки Солнечного Тигра (причем, погасла она отнюдь не по моей вине), все же успела продемонстрировать, в какую сторону мне следует продвигаться, и еще кое-что.

Столб пыли, отдаленно напоминавший человеческую фигуру, и тянувший ко мне свои «руки».

На этом я решил, что с меня довольно, и проследовал на выход. Двери, до того едва не вываливавшиеся от слабого порыва ветерка, оказались накрепко запертыми, но даже будь они выкованы из небесной стали, им сегодня было бы не устоять, и под могучим плечом этого мастера, жаждавшего свободы, они выпали вместе с петлями и кусками косяка, а я кубарем прокатился по ступеням крыльца. Быстрая, словно вспышка молнии в пору весенних гроз, по моей спине протопталась Ванкси, и умчалась прочь из этой скорбной юдоли. Стремительному ее порыву не мешали ни крепко зажмуренные глаза, ни одна из пыльных картин, надетая ей на плечи. Ощущение удушья как-то разом пропало, и я с трудом поднявшись, отправился проветриться и укрепить пошатнувшееся душевное равновесие в лес, за пределы стен поместья, туда, где к остаткам телеги осталась прислоненной моя метла с начинкой из одного старого негодяя, чей истерический хохот грохотал у меня в голове.

Звучно шмякнув меня по лысине, вдогонку прилетела дохлая ворона, по которой неоднократно успели пройтись как я, так и Ванкси, окончательно подтвердив этим гипотезы о том, что нам тут не рады.

Как следует отдышаться получилось лишь возле телеги.

Заходящее солнце клонилось к закату, бросая последние лучи на притихший лес, шелестел ветерок травой и ветвями деревьев, где-то неподалеку надрывались кузнечики и сверчки.

Из травы приветливо скалился мне череп какого-то бедолаги, назойливо лезущий на глаза.

Долго и многословно издевался учитель.

Вскоре вернулась Ванкси. Молча присела рядом со мной, и стянула с плеч картину. Пыль с картины осыпалась, и проявилось изображение всадника, сидевшего верхом на черном коне, и свежей дырой на месте лошадиной головы.

Девушка сообщила мне, что спать сегодня предпочтет в лесу, с комарами и дикими свиньями, а в этот дом она больше ни ногой — я к этому ее решению отнесся с пониманием.

«Теперь ты понял, что из себя представляют низкоуровневые дикие призраки», — поведал мне старик. — «А теперь этот Фанг-лаоши поведает тебе, как ты должен был вести себя, чтобы противостоять им».

— Сжечь все к демонам вместе с домом? — сумрачно поинтересовался я, обуреваемый многими злыми чувствами, немало из которых было адресовано не только лишь одним призракам поместья.

«Можно и так. Но проще сохранять присутствие духа, только и всего. Чтобы присосаться к человеку, дикому призраку нужно вывести его дух из равновесия. Разозлить. Разжалобить. Или, самое простое — напугать. И вот когда им это удастся, вот тогда они тебя и выпьют, так же, как ты высасывал свое пиво в том городишке… Как там его…?».

— Цзегу, мастер, — напомнил я.

«Да плевать, вот еще, запоминать названия всяких деревень. Помни, таракан: сохраняй присутствие духа, чего бы эти скоморохи ни пытались тебе показать. Мне понравился твой настрой, когда ты лез в поместье в первый раз, но тебе не следует проявлять столько почтительности и уважения. Ты что, пришел чашку риса у них просить, потому что с голоду подыхаешь? Ты пришел забрать свое!», — внушал мне старик. — «Пускай это твое пока что и принадлежит им».

— Ладно, я понял. Но, учитель, ты мог бы мне это сказать чуть раньше?

«Тебе полезно закалить свой дух, а с первой ступеньки нельзя запрыгнуть на крышу. Хочешь победить тигра — начни, хотя бы, с кошки. А теперь, иди. Да не в лес, таракан, а в поместье!».

Присутствие духа, говорил он.

Не проявлять почтительность, говорил он.

Забрать свое, говорил он.

Присутствие каменной вазы, летящей в направлении моей головы — вот что ощутил я, едва вернулся в поместье, пройдя сквозь выбитые створки чжаймэнь!

Ну, от вазы, я, предположим, увернулся. От остатков мебели тоже. Когда снова сгустилась тьма, и тени снова протянулись ко мне из углов помещения, я опять почувствовал знакомое чувство удушья, также, как и легкое, поначалу, кажущееся невесомым прикосновение к горлу, но кто может обвинить этого Дао в том, что он не способен учиться на своих ошибках? И человекообразный клуб пыли был непреклонно развеян веником из духовного орешника, который путешествовал со мной из самого Синнаня!

Раздался ужасный вой, пыль разлетелась по углам, а веник в моей руке вспыхнул ярким пламенем. Ну, что ж. Побудет факелом. И побыл-таки, правда, недолго: едва я вышел на приснопамятный вайюань с паутинистыми деревьями, как меня снова принялись забрасывать всяким дерьмом, от которого я, благодаря своей, не побоюсь этого слова — незаурядной — гибкости, а еще скорости и ловкости (а еще технике Божественного Восприятия) легко уклонялся. И пока я это делал, из пыли, паутины и птичьих трупиков передо мной очень резво соткался еще один местный житель.

Вообще то, я ожидал от него чего-то более… устрашающего, что ли. Вроде попыток удушить, или там, проклясть страшным неснимаемым проклятием, или, к примеру, угроз вырвать и сожрать душу… Но он не стал угрожать и проклинать, а решил ограничиться сперва тем, что крепко прислал мне прямо в дыню.

Мне срочно надо было подумать.

Может быть, я что-то делаю не так?

Побежденный, но не сломленный, с гордо выпрямленной спиной (и вовсе не разбитая об нее в щепу скамейка была тому причиной) вышел я из врат поместья и вернулся к учителю, где и уселся на остатки телеги.

«Помни, ученик, главное — не бояться».

— Знаешь, старик, когда он дал мне по морде, я свои брови увидал, — поведал я учителю. — Ничего теперь не боюсь!

«И что теперь? Несколько тумаков заставят тебя сдаться? Да они, наверное, последнюю Ци потратили на эту затрещину!».