Goblins - О бедном монахе замолвите слово

— Старик, что это? — разочарованно спросил я учителя, нетерпеливо перелистывая страницы, и выхватывая кусками текст. — Какие-то поучения… Наставления… А это что еще такое? Притчи?

«Всего лишь еще один путь, который, к тому же, неизвестно куда приведет, и приведет ли вообще», — отозвался учитель, не испытывавший к текстам никакого интереса. — «Ты же пытаешься идти по пути боевых искусств. Вот и не хватайся за все подряд».

— Ну, и зачем мне тогда читать эту книгу, если она бесполезна?

«Читать не за чем. Но знал бы ты, из чьей шкуры сделан переплет!», — с непонятной мне усмешкой произнес в ответ учитель. — «Глупый Шао, я знал его. Паренек выучил технику Обращения в Саламандру, и довел ее до совершенства, настолько, что она стала частью его сути. Глупец в форме саламандры даже спать ложился в большой костер, так у него Ци быстрее восстанавливалось и раны заживали на глазах. Ну, и на баб действовало безотказно. Таракан, знаешь, куда ему засунули копье, когда пришли убивать, с учетом того, что глаза у него закрывались костяными щитками, ноздри он прикрывал лапой, а времени было лишь на один удар»?

— Избавь меня от подробностей, старик, — угрюмо буркнул я в ответ.

Вот это все, что пришлось этому старику затерпеть, все пинки и зуботычины, страхи и ужасы, преодоленные этим стариком — вот для чего это все? Чтобы почитать чьи-то полурелигиозные бредни, а один чертов старикашка смог вспомнить молодость?

«Утешься тем, что кожа Шао практически неуязвима к огню, и очень стойкая к силе грома».

Ну, да. Идти в бой, с метлой в одной руке, и книгой в другой?

Хотя, ауру праведности этого старика такая вещь, без сомнения, усилит.

В крайнем случае, продам старьевщику, вместе с барахлом мастера Фэн Шуй.

В город Дунху мы прибыли без особых приключений, если не считать за таковые потуги старого Фанг Йи обучить меня второй стадии техники Божественного Восприятия, от чего моя собственная голова временами начинала напоминать мне самому забродивший арбуз. Я старательно практиковал технику Алмазного Тела, не забывал и Вечную Весну, хотя последняя и была для меня вторичной, и непреклонно укреплял свои основы, двигаясь по тернистому пути самосовершенствования. Дед говорил мне, что на стадии Накопления Ци я долго не задержусь, разумеется, если буду следовать наставлениям своего мудрого учителя, так что, все шло путем. На мой взгляд, разумеется.

На взгляд деда — живи я в старые времена, мести мне двор до скончания дней.

Не привыкшая к долгим путешествиям Ванкси страдала, но стойко переносила лишения, и лишь во время вечерних привалов давала выход накопившимся за день эмоциям. Но ее жалкие попытки выесть мне мозг пропадали впустую: стоило ей только приступить к поискам повода для легкого скандала, как я открывал добытую книгу, садился поудобнее и с одухотворенным видом начинал просвещать ее и окружающих (если у нас были спутники) на предмет следования по пути добродетелей.

Терпения девушке хватало, обычно, минут на десять.

Если же учитель начинал слишком уж задалбывать этого мастера сказаниями о славных древних временах, то я не ленился почитать из книги и ему.

Старик был упорен, но я упорнее.

Старик был крепок, но я крепче.

И никто, включая вышеперечисленных, не может похвастаться тем, что смог переорать этого благочестивого Дао, когда он рассказывает всем вокруг о пути духовной чистоты и праведности!

Должно быть, общество бродячих проповедников потеряло в моем лице, возможно, самого достойного своего члена. Одна девушка, медленно, но верно вырабатывавшая в себе рефлекс на любые проповеди в виде стойкой мигрени, и один ругающийся и скрипящий зубами старик были со мной в этом, безусловно, согласны. Еще я призывал Свинью, чтобы улучшить взаимопонимание с ним, а также, чтобы он быстрее привыкал к нашему миру, и, чтобы никому не было обидно, читал из книги и ему.

Никогда раньше не подозревал, что свиньи умеют выть.

Сам по себе город Дунху нам был не интересен, а припасы можно было бы пополнить и в деревнях вдоль тракта, но тут уперлась Ванкси — дескать, невмочь никакой уважающей себя юной деве без купальни. Это некоторые лысые обмороки пусть моются в бочке. Или в речке. Или в болотной луже. А ей надо бы привести себя в порядок. Я особенно не сопротивлялся — направлялись мы в Ланьхоу, а Дунху все равно был по пути. Неплохо было бы еще перекусить, но с этим были некоторые проблемы. Мой кошелек вопил от малокровия, и я отправился на местный рынок, дабы продать нажитое. Немного листьев Цзинь Инцзы ушло практикующему алхимику по неплохой цене, и на очереди оказались инструменты мастера Фэн Шуй, те, что я отобрал у нечестивых призраков, убивших славного дедушку. И я нашел, было, прилавок торговца, торговавшего амулетами, но он выставил мне совершенно смехотворную цену, в виде полутора десятков бронзовых цяней, и был мною послан.

Рядом ошивался местный страж, следивший за порядком, и он докопался до меня с целью наживы, и был послан тоже, потому сам Будда ничего не смог бы получить с этого старого праведника, кроме пары затычек в ухо и доброго пинка в задницу.

В это время меня и нашла милая сестрица Ванкси. Ее чуть влажные волосы падали на плечи густой волной; ясные глаза смотрели прямо и дерзко из-под тонких прямых бровей, а на лице блуждала легкая улыбка. Источая тонкие ароматы духов, она остановилась возле меня, и тысячей серебряных колокольчиков, побеспокоенных легким порывом утреннего ветерка с озера Дяньшань, в воздухе прозвенел ее голос.

— Что тут происходит?

Я сумрачно покосился на обступившую нас городскую публику, жаждавшую халявных развлечений в виде легкого скандала, и показал на стража — хапугу.

Сей грозный страж сказал мне грубо:

«Плати мне, старый Дао, мзду!»

Ответ мой краток был, и в рифму,

(но тут ее не напишу).

Да, я становлюсь чертовски лиричен, особенно, когда с утра не жрамши.

Что-то ответить мне не успел ни обруганный мною стражник, ни прекрасная Ванкси, потому что на этого старика из толпы коршуном налетел некий странный субъект, и попытался вцепиться мне в плечи, и лишь воля всех богов, бесконечная удача этого странного существа, а также гранитное самообладание этого твердокаменного старика удержало его от превращения из «странного» в «сильно побитого».

Халат нездорово-желтого цвета еще и на пару размеров больше, чем нужно, висел, как мешок на пугале, на довольно тощем молодом человеке. Обильно нарумяненные щеки, красиво подведенные глаза, выщипанные в ниточку брови и безжалостно накрашенные губы. Волосы, завязанные в высокий узел, заколотый длинной серебряной спицей с маленьким колокольчиком, и кокетливый бант на серебряной ленте, украшавшей шею, но съехавший на плечи и не скрывавший то, что должен был, видимо, скрывать.