Goblins - О бедном монахе замолвите слово

Нет, я могу, конечно, как-нибудь вечерком прогуляться вдоль забора поместий соперников несчастного Линь Кэ с бадейкой краски, но не думаю, что это то самое, что позволит ему завоевать сердце неприступной красавицы.

— Нет, почтенный учитель! — развеял мои опасения собеседник. — С рисунками и картинами позвольте справиться мне. Нет, рисовать мы будем в третьем состязании, но если я проиграю и второе — то какой в этом будет смысл? А следующий поединок будет на оскорблениях, — тут он пригорюнился. — В любой стихотворной форме. А я ничего не могу придумать! Я перекопал все старые книги, но не нашел ничего подходящего, а мои соперники наверняка снова объединятся против меня, и опять выставят шутом. Хорошо хоть состязания будут здесь, в зале Нефритового Облака на третьем этаже, иначе о моем позоре мог бы узнать весь город…

— Так тебе надо просто обругать своих соперников? — не поверил я. — Просто обругать?

— Да. Но в стихах. Поэма, песня, двустишие, народные стихи и песни, баллады. Но обругать. Я все утро ходил по рынку в поисках ругательств и вдохновения, но кроме девятнадцати синонимов к слову «задница» ничего не смог найти… И тут услышал, как вы ругаете сначала лавочника, а потом стражника. Я понял, что это мой шанс!

Я покровительственно похлопал парня по плечу.

— Не печалься, юный Линь Кэ. Ты выбрал правильного старика. Прикажи подать то, на чем можно писать и немного вина для вдохновения этому старику. Хоть разум этого старого мастера и не так остер, как в юные годы, но кое-что, уверен, он придумает! И, да — пусть принесут еще одну утку в кислом соусе.

Парень отдал распоряжения, и вскоре передо мной оказалось блюдо с уткой, кувшин вина и Четыре Сокровища Рабочего Кабинета.

— А теперь расскажи, кто твои соперники? — я, конечно, могу ругаться и так, но видя цель будет гораздо легче ее поразить.

— Первый из них, Су Сиобо, его семья владеет делом по выращиванию духовных свиней. Они очень дорогие, но их мясо не сравнить с мясом обычных, ни по пользе, ни по вкусу.

— Так, — сделал я себе отметку. — Это легко. Дальше.

— Цзян Динбао, его семья владеет системой проточных озер, в которых разводит рыбу разных видов. От простого карпа, до свирепой духовной пираньи, стая которых за один стук сердца может разорвать воина в железном доспехе.

— С этим тоже нет проблем.

— И третий. Про него, пожалуйста, побольше, и как можно грубее, — попросил меня Линь Кэ. — Это была его идея наказать меня за проигрыш именно так. Это Ма Гуаньмин…

И я, прихлебывая вино и заедая его уткой, принялся за работу. Работа, однако, спорилась, ведь что еще может так взбодрить дух мудреца и вознести его в выси Творения, как хорошая еда и выпивка? Вскоре задание было выполнено. По паре строчек о первом и втором, и целая поэма на красивом свитке о третьем.

Парень на глазах воспрял духом, и, уже не от отчаяния, а для хорошего настроения махнул чашку вина. Я был рад это видеть.

Этот Дао Ли любит повергать зло во прах, делать добрые дела, наставлять всех вокруг на путь благочестия, а еще хорошую еду.

— Готово, младший Кэ! Ты можешь бороться с этим, — я придвинул плоды своего труда в его сторону.

— Знаешь. Кэ-эр, я хорошо знаю этого старика, — предостерегла его от поспешных решений Ванкси. — Ты бы сначала прочел, что он там тебе написал!

Парень на секунду призадумался, потом, бросив на меня извиняющийся взгляд, развернул один из свитков, и громко прочел вслух:

Су Сиобо — дело знает:

Он свиней осеменяет.

Что он делает — неясно,

Но визжат они ужасно.

— Хм? Ну, пойдет, наверное? А про Цзян Динбао что? — он развернул второй свиток.

Цзян Динбао, любитель экзотики,

Захотел извращенной эротики.

Пять пираний поймал,

Вместе ниткой связал,

И **** их в зубастые ротики.

Все были сражены талантом этого старика, об этом свидетельствовал и шлепок, с которым ладошка Ванкси влипла в ее высокий чистый лоб.

Тем временем, близился полдень, и Линь Кэ, уже приплясывающий от нетерпения, схватил в охапку мою писанину, и, не попрощавшись, умелся вон, я же воздал должное вину и остаткам утки. Но среди многочисленных талантов, достоинств и качеств этого старого Дао никто, никогда и нигде не смог обнаружить скромность, и ничто не остановило меня от того, чтобы заказать еще этого великолепного вина.

Тем временем, судя по звукам сверху, состязания давно начались. Своим обостренным слухом я прекрасно все слышал: убогие двустишия, склоняющие на все лады внешность Линь Кэ, и в ответ им скромные вирши авторства этого мастера. А потом младший Линь начал читать мою поэму, про юного мастера Ма Гуаньмина из славного семейства Ма.

Вариант 1, авторский.

Над долиной Ухань плывут облака,

Стелет дымкой туман, белый, словно вино,

Юный Ма Гуаньмин, накурившись слегка,

Полз домой, спотыкаясь об козье говно.

Мог копать/не копать, пас овец, пас коней,

Кур доил, стриг свиней — он на все был мастак.

Но друзья говорили — отстань от зверей,

Есть «певички» для этого, чертов дурак

Гуаньмина учили друзья каждый раз:

Штопай дыры в штанах и спину побрей,

Брось овцу, и умойся, тупой свинопас,

Но не слушал он их — с овцой ведь верней.

Что случилось же с ним? Я поведаю вам.

Над землей и под небом печальнее нет,

Той баллады о брате (что брат лишь козлам),

Младшем Ма, накопившем пару монет.

Хохотал и кричал он: «весь мир теперь мой!».

Деньги жгут кошелек — удовольствия ждут,

Но фантазии нет — Ма немного тупой,

Гуаньмина в бордель его ноги несут.

Старый страшный сарай, и старуха при нем,

Тусклый синий фонарь мрачно с крыши свисал,

Гуаньмин захотел туда насовсем,

От коров и овец он немного устал

Бабке деньги свои ссыпал ловко в карман,

О тех самых «певичках» всю жизнь ведь мечтал,

Он ворвался в сарай, резко, как ураган,

И услышал там: «Брат, я давно тебя ждал!».

Там «певичка» сидит, он высок и широк,

Ликом страшен, небрит, перегаром вонюч,

Говорит: «Заходи! Раздевайся, дружок!»

Гуаньмин от тех слов стал ужасно пахуч.

«Заплатил за любовь? Буду нежен я, верь!»

В душу юного Ма смертный холод проник,

Он хотел убежать — но захлопнулась дверь

Ночи тьму разорвал гуаньминовый крик.

Над рекою Чжуцзян снова ярок рассвет,

Рядом маковый луг песню ветра поет,

Вспоминая о том, чего больше нет,

Юный Ма на карачках к дому ползет.

Нет штанов, нет любви, настроения нет,

Нету сил, чтоб к овечкам вернуться скорей,

Он нарвал бы им маков огромный букет,

Проклиная певичек и гадких друзей.

Но нет сил рвать букет, лучше все позабыть,

Ма в канаву заполз, чтобы там полежать,

Кстати, маки ведь можно не только дарить,