Джек Вэнс - Мыслитель Миров и другие рассказы

«Возможно, теперь вы могли бы объяснить, почему вы ко мне обратились», – вежливо предложил доктор Хорзабки.

Трасек яростно повернулся к доктору – тот моргнул, явно чувствуя себя неудобно.

«Друг попросил меня найти вас», – сказал Трасек.

Хорзабки покачал плосколицей головой: «Я все еще вас не совсем понимаю. Кто ваш друг?»

«Вряд ли вы вспомните его имя. Но ваше имя ему известно – с тех пор, как он побывал в лагере смерти Боч, в Кунваси».

«А! – тихо отозвался Хорзабки. – Теперь я начинаю понимать».

Глаза Трасека горели так, словно он стоял в темноте у пылающего костра: «Там было шестьдесят восемь тысяч обезображенных рабов. Все они голодали, всех искалечили пытками и побоями, у всех гноились раны, вызванные обморожением – мартышки и шакалы погнушались бы ими».

«Ну зачем же так преувеличивать! – вежливо возразил Хорзабки, опуская в кресло долговязое тело. – Уверен, что…»

«Один из кунвасийских ученых попросил предоставить ему этих заключенных и получил разрешение делать с ними все, что ему угодно. Истощенные и больные, они уже не могли работать, их отправили в Боч, чтобы они там погибли, – Трасек чуть наклонился вперед. – Вас интересует то, о чем я говорю?»

«Да-да, я слушаю», – без всякого выражения отозвался Хорзабки.

«Бесспорно, этот ученый был наделен богатым воображением. Он хотел проникнуть в другие изменения, в другие вселенные, хотя никакого известного средства или устройства, позволявшего приступить к решению этой задачи, не существовало. Любая земная сила действует в рамках земной системы координат, а этот ученый хотел выйти за пределы трех измерений. Он думал об умственной энергии – о телепатии. Все имеющиеся свидетельства указывали на то, что телепатическая связь устанавливалась вне традиционного пространства-времени. Что, если телепатические импульсы можно было бы многократно усилить? Не открыло бы это дорогу в неизвестность? Возможно, сосредоточенное усилие большого количества умов оказалось бы достаточно эффективным.

Итак, в распоряжении ученого оказались шестьдесят восемь тысяч рабов. Он одурманивал их наркотиками, стимулировавшими концентрацию мысли, но в то же время ослаблявшими волю, делавшими их послушными и податливыми. Он загнал их на огороженный двор – так, чтобы они стояли бок о бок, лицом к мишени, нарисованной на фанерном щите. Он приказал им сосредоточиться изо всех сил на желании прорваться внутрь мишени, а не через нее. Из трех направлений выбрать четвертое! Вообразить невообразимое!

Рабы стояли, потея и тяжело дыша, выпучив глаза от напряжения. На мишени стала сгущаться туманная дымка. «Внутрь! Внутрь! – кричал ученый. – Внутрь, а не наружу!» И мишень раскрылась – в ней образовалось отверстие метрового диаметра – отверстие в никуда.

Ученый позволил рабам отдохнуть один день, после чего снова собрал их, и они опять мысленно прорвались в другое пространство. Семь раз он проводил этот эксперимент, но катастрофа прервала исследования. Генеральный штаб кунвасийцев решил, что настала пора действовать. В первый день они развернули авиацию, но оборонительные силы союзников уничтожили их воздушную армаду над Балтийским заливом. Война была проиграна в тот же день, когда началась.

Ученый, работавший в Боче, оказался в трудном положении. Шестьдесят восемь тысяч рабов знали о семи выходах, ведущих в новое измерение; кроме того, о них знали несколько охранников. Необходимо было обеспечить полную секретность, а что лучше всего заставляет людей молчать? Смерть. Ученому пришла в голову идея. Почему бы не использовать массовое убийство с какой-то пользой – по меньшей мере для того, чтобы удовлетворить прихотливое любопытство? Он разделил шестьдесят восемь тысяч рабов на семь групп и на протяжении следующих нескольких ночей приказывал каждой из этих послушных толп пролезать в одно из семи отверстий.

К тому времени оккупационная армия союзников окружила лагерь смерти. Когда Боч освободили, однако, ученый уже исчез – причем он взял с собой мишени с семью отверстиями. Странным образом, бараки, где ночевали охранники, помогавшие ученому, в предрассветный час перед захватом лагеря окурили нокьюмином. Дело было закрыто, и закрыто наглухо – не правда ли?»

«Надо полагать, – сказал Хорзабки, небрежно вынимая из кармана небольшой автоматический пистолет. – Но такова, опять же, ваша точка зрения. Будьте любезны, продолжайте».

«Я рассказал о том, что знаю, – пожал плечами Трасек, криво усмехнувшись при виде пистолета. – Теперь ваша очередь рассказывать».

«Возможно, вы правы, – Хорзабки поднялся на ноги. – Подробность известных вам сведений удивляет меня, должен признаться. Не могли бы вы сообщить, из какого источника вы их получили?»

«Это ценная информация, – заметил Трасек. – Предлагаю вам поделиться информацией в обмен».

«Хм! – Хорзабки колебался. – Хорошо. Почему нет?» Он поправил смокинг таким движением, как будто ему стало зябко: «Как вы упомянули, у меня возникла величественная и благородная идея, и ни один обычный человек не мог бы представить себе мое торжество, когда эксперимент увенчался успехом в первую же ночь… Долго после того, как заключенные вернулись в бараки, я все еще стоял на платформе, глядя в отверстие, ведущее в мою новую вселенную. Я спрашивал себя: что теперь? Я подумал, что, если бы координаты отверстия были неподвижно зафиксированы в пространстве, движение Земли мгновенно оставило бы его далеко позади. Следовательно, отверстие было зафиксировано в фанерном щите. И действительно, когда я приподнял щит – осторожно, сантиметр за сантиметром – отверстие переместилось вместе с ним. Я перенес щит в лабораторию, а затем и шесть других: теперь у меня были семь чудесных новых вселенных, и я мог носить с собой почти таким же образом, как носят эскизы в папке!» – Хорзабки взглянул на картины, висевшие на стене. Если бы Трасек набросился на ученого в этот момент, он мог бы выхватить пистолет. Тем не менее, он предпочел держаться в стороне. «Заключенные были осуждены на смерть, – продолжал доктор. – Не лучше ли было, чтобы они хотя бы приняли участие в моем великом эксперименте?»

«Их мнением по этому поводу никто не интересовался, – заметил Трасек. – Тем не менее, думаю, что они скорее всего предпочли бы жизнь смерти».

«Пф! – Хорзабки поджал губы и широко махнул тощей рукой. – Такие существа, как они…»

Трасек прервал его, опускаясь в кресло: «Расскажите о своих вселенных».

«Да-да, – рассеянно кивнул Хорзабки. – Необычная коллекция, все они разные – каждая ведет себя по-своему, хотя две вселенные, по всей видимости, контролируются теми же фундаментальными законами природы, что и наша. Вот эта… – он указал на четвертую картину, – идентична нашей, с тем исключением, что ее измерения перевернуты. Все становится вывернутым наизнанку. Пятая вселенная, – он имел в виду изображение, разбитое на бесчисленные кубические ячейки лучистой сеткой линий, – состоит из той же материи, что и наша, но в ней материя развивалась по-другому. Эти перпендикулярные линии, на самом деле – ионы; вся пятая вселенная – одна невероятных размеров динамомашина, – Хорзабки отступил на шаг, опустив руки в глубокие карманы смокинга. – Только эти две вселенные поддаются описанию в наших терминах. Взгляните на первую. Она выглядит, как пестрое наслоение черных, ржаво-коричневых и лиловых тонов. Эти цвета – иллюзия. В первой вселенной нет фотонов, а цвета, которые мы видим – отраженный свет нашей собственной вселенной. Чтó фактически находится за этой мембраной, я не знаю. Любые слова в данном случае бесполезны. Никакие слова, никакие мысли, сформулированные на человеческом языке, не находят в этом случае никакого применения – даже такие концепции, как пространство, время, расстояние, твердость, мягкость, „здесь“ и „там“… Новый язык, новый набор абстрактных понятий потребовался бы, чтобы иметь дело с этой вселенной, и я подозреваю, что, практически по определению, наш мозг неспособен иметь с ней дело».