Саманта Шеннон - Обитель Апельсинового Дерева [litres]

А потом лежала тихо и горела.

Теперь, должно быть, близился рассвет. Еще один день одиночества для Сабран, окруженной инисскими волками. Маргрет не всесильна, не сумеет защитить. Ум у нее быстрый, но она не воительница.

Должен быть способ убедить настоятельницу, что инисский трон нуждается в поддержке.

Слуги оставили на тумбочке у кровати блюдо с плодами и нож. Какое-то время тело Эды будет сжигать столько пищи, что хватило б на трех взрослых мужчин. Она взяла с блюда гранат.

Когда стала срезать цветок, неловкая от лихорадки рука сорвалась. Лезвие зацепило левое запястье, из ранки выступила кровь. Капля стекла к локтю.

Эда долго, задумчиво смотрела на нее. Потом набросила на плечи халат и щелчком пальцев зажгла масляный светильник.

В голове зародилась догадка.

В переходах в эту ночь было тихо. На пути к трапезной она вдруг замерла перед одной из дверей.

Эда помнила, как они носились по этим коридорам с Йонду, как повизгивал у них на руках Аралак. Как она боялась этого места, зная, что здесь испустила последний вздох ее родительница.

Зала дю Донья ак-Нара – бывшая мунгуной до Миты Йеданьи. За этой дверью она умерла.

Многие сестры обители попали в легенды, но у Залы легендарные подвиги вошли в привычку. В девятнадцать лет, на втором месяце беременности, она отозвалась на призыв юной Сагар Таумаргам, будущей королевы Искалина, а тогда – эрсирской принцессы. Племя нурамов ненароком разбудило в горах пару виверн. Зала, спасая одолеваемых зверями кочевников, столкнулась не с двумя, а с шестью чудовищами и, вопреки вероятности, справилась с ними в одиночку. А потом отряхнулась от пыли и пешком отправилась на Заринский базар ради любимых розовых помадок.

Эда родилась полгода спустя, до срока. «Ты была такой маленькой, на ладони умещалась, – посмеиваясь, рассказывал ей Кассар, – зато вопила, милая моя, так, что горы рушились». Сестрам не полагалось слишком глубоко привязываться к своим детям, потому что вся обитель была единой семьей, однако Зала часто совала Эде медовые печенья и, пока никто не видит, прижимала к себе.

– Моя Эда, – шептала она, вдыхая младенческий запах ее волос. – Моя вечерняя звезда. Если завтра погаснет солнце, твой огонь осветит мир.

Вспомнив ее, Эда затосковала по объятиям. Ей было шесть лет, когда Зала скончалась в своей постели.

Эда тронула дверь ладонью и прошла дальше.

«Да вольется твое пламя в огонь дерева».

В трапезной было темно и тихо. Только Сарсун дремал, спрятав голову на груди. Едва Эда шагнула внутрь, он встрепенулся.

– Ш-ш!

Сарсун взъерошил перья.

Эда поставила светильник рядом с его жердочкой. Орел, словно угадав ее намерения, спрыгнул вниз, чтобы внимательно исследовать загадочную шкатулку. Эда держала в руке нож. Когда она поднесла клинок к своей ладони, Сарсун тихонько заухал. Она быстрым движением разрезала кожу – довольно, чтобы щедро хлынула кровь, – и поднесла ладонь к крышке.

«Заперт в соленом дыму, нож золотой подойдет к нему…»

– Саяти ак-Нара сказала когда-то, что в крови магов течет золото, понимаешь? – обратилась Эда к Сарсуну. – Золотым нож делает пущенная им кровь.

Она ни за что бы не поверила, что птица способна так явственно выразить сомнение.

– Сама знаю. Это не настоящее золото.

Сарсун склонил головку.

Выгравированные на крышке буквы наполнялись, словно их выложили рубинами. Эда ждала. Когда кровь натекла в бороздки последнего слова, шкатулка треснула пополам. Эда отпрянула, а Сарсун запрыгнул на свою жердочку – шкатулка раскрывалась на глазах, как раскрывается ночной цветок.

Ключ.

Эда взяла его с атласной подушечки. Длиной он был с ее указательный палец, головка – как цветок с пятью лепестками. Цветок апельсина. Символ обители.

– А ты не верил! – упрекнула она Сарсуна.

Тот клюнул ее рукав, перелетел к двери, сел там на притолоку и уставился на нее.

– Да?

Он блеснул бусинками глаз и взлетел.

Эда скользнула за ним к узкой дверце и дальше, по ступенькам винтовой лестницы. Она смутно помнила эти места. Кто-то приводил сюда маленькую Эду.

Внизу лестницы она оказалась в сводчатой комнате без окон.

Перед ней стояла Мать.

Эда поднесла светильник ближе к изваянию. То была не робкая Дева инисской легенды, а Мать, какой она была в жизни. Обрезанные под корень волосы, топор в одной руке и меч в другой. И одета она была для боя, как одевались воины дома Онйеню. Защитница, боец, прирожденный вождь – вот кем была настоящая Клеолинда Лазийская, дочь Селину Верного Слову. Между ее ступнями стояла статуэтка Вашту – лазийской богини огня.

Гробница Клеолинды в святилище Девы была пуста. Ее кости покоились здесь, в любимой ею стране, в каменном гробу под статуей. Надгробные изображения чаще всего лежали навзничь, но не это. Эда тронула рукой топор и оглянулась на Сарсуна:

– Ну?

Орел нахохлился. Эда ниже опустила светильник, ища то, ради чего он привел ее сюда.

Гроб стоял на пьедестале. На передней его поверхности она увидела замочную скважину в квадратной накладке. Когда Сарсун нетерпеливо застучал когтем, Эда опустилась на колени и вставила в скважину ключ.

Он повернулся, и затылок у нее покрылся испариной. Глубоко вздохнув, Эда потянула ключ на себя. Из-под гроба выдвинулся тайник. А в нем стояла еще одна железная шкатулка. Повернув задвижку в форме апельсинового цветка, Эда открыла и ее.

Перед ней была жемчужина. Белая, как перламутр или туман, заключенный в хрустальную капельку.

Сарсун зачирикал. Рядом с жемчужиной лежал свиток величиной с ее мизинец, но Эда его почти не замечала. Зачарованная пляшущими в жемчужине отсветами, она потянулась, чтобы взять ее.

И едва коснулась, у нее вырвался вопль. Сарсун тоже вскрикнул, видя, как Эда падает к ногам Матери, – ее пальцы словно примерзли к жемчужине. Последнее, что она слышала, был шорох его крыльев.

– Вот, милая.

Кассар поднес ей чашку, до краев полную орхидеевыми сливками. Эда взяла ее. Аралак растянулся поперек ее кровати, опустив голову на лапы.

Жемчужина лежала на столе. К ней никто не прикасался с тех пор, как разбуженный Сарсуном Кассар нашел и отнес в постель бесчувственную Эду. Пальцы ее освободились только после пробуждения.

Сейчас она держала в руках перевод скрытого в шкатулке свитка. Печать на нем уже была взломана. На хрупкой, непривычно блестящей бумаге ученые прочли послание на древнем сейкинском, дополненное несколькими словами на селини.

Привет достойной Саяти, возлюбленной сестре достойной и премудрой Клеолинды. Сегодня, в третий день весны двенадцатого года правления вседостойной императрицы Мокво, мы с Клеолиндой связали Безымянного двумя священными жемчужинами. Уничтожить его мы не сумели, потому что его огненное сердце не пронзить мечом. Он останется связанным одну тысячу лет, и ни одним восходом более.