Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

Мой наставник был явно озадачен. Хоть он и избежал опасного поединка, но выглядел всё же огорчённым. Разумеется, всё пошло не по обычаю, и уход не приносил ему особенной чести. Однако он последовал приказу правителя, в то время как арвернский герой Троксо отнял у него возможность отомстить и устроил настоящий балаган, разыграв шутовскую браваду. После того как Сумариос покинул круг, рыжеволосый постучал по щиту Буоса ладонью. Великан в ответ со всего размаху рубанул мечом, который рассёк лишь пустоту: Троксо отбежал с испуганным девчачьим визгом и укрылся в объятиях Тигерномагля и Амбимагетоса. Король и принц вытолкнули его назад к противнику, покатываясь со смеху.

И тут началась настоящая потеха. Троксо, выделывая ногами кренделя, казалось, обладал везением пьяниц. Как только великан нападал на него, ему в последний момент удавалось унести ноги: то оступится, то кувыркнётся, то присядет. Буос рычал, хотя был больше обескуражен, чем зол, а смех плескался вокруг них. Дважды Троксо хватал щит своего противника за края и делал вид, будто прячется за него, одёргивая руки всякий раз, как удар меча грозил оставить его без пальцев. Буос, осознав наконец, насколько глупо выглядел весь этот спектакль, выбросил оружие, чтобы удавить арвернского богатыря, но Троксо стал ещё изворотливее и буквально вился склизким угрём. Он не гнушался ничем, чтобы извернуться: ни обманными движениями, ни перекатами, ни отскоками. Когда зрители пытались подтолкнуть его к великану, он цеплял их за ноги и сам выталкивал в лапы Буоса.

В конце концов и запыхавшийся исполин не смог удержаться от смеха. Нагнувшись и уперев руки в колени, он вымолвил:

– Чёрт побери, Троксо, да ты просто шут гороховый! Ты вымотал меня своим ребячеством.

Рыжеволосый выпятил грудь и оттопырил губу, весьма неуверенно покачиваясь:

– Неужто это был вызов? Последний, кто устоит на ногах?

Буос рассмеялся, обозвал Троксо пьяницей на все лады, которые знал, и они отправились пить дальше уже вместе.

– Нам повезло, – сказал подошедший Сумариос. – Троксо вспомнил об узах гостеприимства, которые связывают его с вашей матерью и со мной, – вот почему он спас нас от поединка. Отныне, Белловез, мы перед ним в долгу.

Сумариос опасался, что мы вновь можем обозлить Буоса, попавшись ему на глаза, и приказал нам держаться в стороне от круга героев до конца ночи. Куцио оттащил нас с братом к костру, где пировали воины Нериомагоса. Дабы забыть это бесславное происшествие, я продолжил пить. Для простых воинов виночерпии Тигерномагля разносили эль, и, смешавшись с вином, мутная волна поднялась из моего желудка. Я был сыт хмелем по самую макушку, и меня стошнило, как только я доковылял до первого укромного угла и оперся о колесо повозки.

И только когда я поднялся, заметил, что был не один.

Кто-то смотрел на меня в упор. На двуколке в сидячей позе со скрещенными ногами застыла фигура, точно каменное изваяние. Незнакомец находился прямо напротив меня, однако вдали от костров я мог разглядеть лишь тёмные очертания. На его широких плечах болтались рубаха и плащ из грубого полотна, а под нахлобученным капюшоном зияла бездна чернее колодца. Мне показалось, что на коленях у него лежало первобытное оружие – короткая и крепкая палка вроде палицы. Сначала я подумал, что это был Бебрукс, солдур Троксо, но странник заговорил глубоким и настолько низким голосом, что он гулким эхом отдавался у меня внутри и пробирал до самых костей. Это точно был не Бебрукс.

– А ведь ты был на волоске, маленький король.

Я оцепенел, испугавшись как его замогильного баса, так и титула, которым он меня окрестил, а призрачный глас заговорил нараспев, словно читая псалом:

– Этим вечером Сумариос и Троксо поставили свои жизни на кон, дабы спасти твою шкуру. Ты пока ещё не осознал, что и Ойко умер из-за тебя. Кровь, всюду кровь! О, каким дурманящим ароматом веет от тебя, жалкий ты королёк!

– Ты ошибаешься, – запинался я. – Я не король.

– Ты не король? Разве ты не Белловез, сын Сакровеза, короля туронов, сына Белиноса, короля туронов? И ты не король?

Вот уже во второй раз я потерял дар речи. Дело было не в том, что кто-то мог знать мою родословную. Поразительным было то, что в этой армии, среди битуригов и их союзников, кто-то величал меня королевским титулом, которого лишил меня мой дядя Верховный король. Как только я опомнился, то выпалил на одном дыхании:

– Я не знаю тебя. Кто ты такой?

Он не шелохнулся, но во тьме капюшона мне почудилась язвительная ухмылка, а в интонации зазвучали нарастающие раскаты грома.

– Я – сила и слабость. Я – лёд и пламень. Я – жизнь в недрах земли. Я тот, кто нашептывает старинные песни:

Эта детская песенка обрушилась на меня с сокрушительной силой. У меня перехватило дыхание, глаза заволоклись слезами, и я попятился на два шага.

– Видишь, маленький король, ты её не забыл, – прохрипел каменный голос. – Я есть память лесных глубин.

Тут самое высокое пламя ближнего костра запустило в чёрное небо пригоршню искринок. Мимолетный проблеск осветил повозку. Под обтрёпанным капюшоном я мельком увидел косматую свалявшуюся бороду. Плащ и рубаха, изрядно изношенные, были сплошь усеяны колючками и запачканы чёрными пятнами. Орудие на коленях тени не было палкой: огонь выхватил из темноты тусклый блеск лезвия бронзового топора. Внезапно меня пробрал сырой холод ночи.

– Как же долго ты просыпался, – продолжало видение, снова теряясь во мраке. – Я уж было подумал, что ты умер, так и не разгадав вещих знамений.

Я не мог понять, о чём он толкует, но в этом был какой-то скрытый смысл. Волосы у меня на загривке встали дыбом, руки дрожали, как листья на ветру, а сердце бешено трепетало в груди.

– Слышишь? – спросила тень.

– Что? – пробормотал я. – Что мне нужно услышать?

– Песню флейт. Ты её слышишь?

Я был настолько потрясен таинственными вещами, происходившими со мной, что даже буйство пиршества слышалось мне приглушённо.

– Нет, не слышишь, – усмехнулся незнакомец с топором. – Да слышишь ли ты хоть ужа, ползущего к полевой мыши? Дыхание спящего зубра в глубине рощи? Журавлей, парящих под луной меж тучами и тенями усопших? Значит, у тебя не такой уж хороший слух…

Затем он как будто отвлёкся и на какое-то время оставил меня в покое. Пока я переводил дух, чувствуя себя так, словно гора свалилась с плеч, он, похоже, к чему-то прислушивался.

– А я слышу эти флейты, – вновь заговорил он. – О, они ещё далеко, так далеко! За пределами кельтских королевств! За широкой рекой, по которой идёт длинная ладья с кабаньей головой на переднем штевне! За пределами малых королевств Древнего народа, за острыми вершинами и могучими ледниками Белых гор, за великими озёрами, окружёнными лесами! Они поют, всё поют свои звонкие, протяжные песни, там, вдоль болотистых берегов и белых бухт в ночи, где ярче светят звёзды. Они играют мелодии из других миров, завезённые алчными душами на чёрных ладьях. Они поют о чужеземной жадности и коварных умах, о странствующих богах и краденых землях, о старых распрях и грядущих сечах. Неужели, маленький король, ты их не слышишь?