Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

Мы не могли до бесконечности пережидать на переправе. Одноглазый воин принял решение продолжить движение, и мы гуськом потянулись за ним. К счастью, самое глубокое русло реки было уже позади: вода теперь не поднималась выше пояса. Вскоре мы вышли на пропитанный водой луг, увязая в липкой жиже. Шагов через двадцать почва стала суше и значительно приподнялась. Мы вошли в чащобу, с трудом пробираясь сквозь бурелом. Крадясь вслепую, мы старались двигаться как можно осторожнее, и всё же частенько спотыкались, ломая ветки, которые издавали сухой треск. Спина ныла от напряжения, пока мы взбирались вверх по склону, который становился всё круче. Мы то и дело обдирали колени об острые камни, припорошенные опавшей листвой. И наконец Троксо прошептал: «Дошли». Ещё пара шагов, и я вслед за остальными коснулся шероховатой, но удивительно нежной поверхности камня, сохранившего призрачное тепло вечера.

Отряд собрался у скалы, в кустах среди осыпи камней. Перед тем как одеться, мы стали живо растирать друг друга ладонями, чтобы хоть немного согреться. К несчастью, преодолевая глубины Уйдунны, почти все наши вещи промокли. Прилипшая к телу льняная одежда и повисшие грузом шерстяные плащи не спасли нас от холода.

В скором времени мы добрались до подножия Укселлодунона, где нам предстояло провести долгую ночь, притулившись к скале. Все мы сгрудились в одну кучу, однако это отнюдь не могло заменить нам тепла огня. Мне потребовалось время, чтобы подавить ледяную дрожь, которая не унималась с тех пор, как мы миновали тёмные воды реки. Некоторые из моих товарищей были простужены и насилу сдерживались, чтобы не чихнуть. Долгое время неразборчивые звуки слышались по течению Уйдунны: Амбимагетос во главе наших войск, должно быть, вышел из леса и разбил бивак на склоне горы Печчо вне поля зрения захватчиков. Амброны, обеспокоенные лаем собак и глухим маршем в долине, суетились в крепости. Мы отчетливо услышали голоса, доносившиеся сверху, но слова эти были мне понятны не более чем лай собак. Я впервые услышал чужеземную речь, что ещё более нагнетало трепет перед противником.

Мне показалось, что у всех бойцов, в том числе и у самых закалённых в бою богатырей, чуть душа не ушла в пятки, когда один оскский воин навис над пустотой как раз над нашей засадой. В руке он держал факел, который плясал на ветру и освещал замёрзший обрыв. К счастью, свет пламени вряд ли мог нас выдать. Но на всякий случай я всё же прикрыл наконечник копья плащом. В бликах факела я с изумлением разглядел на оске высокий конический шлем, увенчанный на макушке длинным бронзовым гребнем. Воин исчез, не заподозрив неладного. Мерцание огня наверху стало постепенно меркнуть по мере того, как он удалялся от нас по краю обрыва. Повторный обход он делать не стал. Немного погодя мы успокоились и могли теперь вздохнуть спокойно.

От неподвижного сидения на каменном ложе, прислонившись спиной к скале, у меня занемели руки и ноги, и мне казалось невозможным уснуть. В вышине, сквозь деревья, временами проглядывали далёкие звезды, однако глыба горы прикрывала собой лунную дорожку. Ночь бесконечно тянулась, неспешно усмиряя суету в долине, а затем и в амбронской крепости. Нас охватило ледяное спокойствие, прерываемое разве что таинственными звуками ночного леса. Лягушки вновь заквакали на реке, два напуганных человека беспокойно аукали друг друга в лесу, кустарник потрескивал порой под мягкой поступью охотящегося хищника. Мне чудилось, будто я слышу колыбельную песню рек в убаюкивающем журчании Уйдунны и ленивом рёве Дорнонии. Призрачные голоса шептались в волнах эхом поглощённых мелодий. Мне не спалось, и я изо всех сил вслушивался в тишину, пытаясь отвлечься от холода и ожидания. Слышал ли я отголоски смеха или песню флейт в мягком плеске волн? Я и сам этого уже не понимал.

Наконец, я, должно быть, забылся сном, ибо пробудился от разноголосья птиц, сливавшегося в слаженный хор. В тусклом свете предрассветного часа вольготно щебетали дрозды, овсянки, коноплянки, трясогузки и рябинники. Волглый туман, кравшийся от болот, каплями выступал на нашей одежде. Насквозь продрогший от ночной сырости, я посильнее закутался в плащ. Темнота ещё не отступила, но уже стали прорисовываться смутные очертания деревьев. Наш отряд был похож на кучу бесформенных шерстяных комков, забытых под стеной. Усталость овладела мной, и я сонно мотнул отяжелевшей головой.

Как только всё вокруг приняло привычные очертания, Комаргос бесшумно разбудил всех нас, потряхивая за плечи. Он велел связать в пучки копья, дротики и мечи. Для восхождения на гору мы взяли с собой лишь кинжалы: как только каждый из нас пристроится на выступе или в расселине скалы, мы по цепочке должны передать оружие первым скалолазам. Предстояло также решить, кто полезет вперед. Сеговез сразу же вызвался за нас обоих, даже не посоветовавшись с Сумариосом.

– Для этого мы и пришли, – прошептал он. – Кажется, мы должны получить боевое крещение, вот мы его и получим.

Комаргос, не раздумывая, согласился.

– Вы – лёгкие, к тому же вы – племянники Амбигата – это ваше место, – заключил он.

Я догадывался, что Сумариоса это не обрадовало, но он ничего не возразил. Он лишь сказал, что полезет вместе с нами, после чего оставил нас, чтобы побыть наедине со своими сыновьями. Он прижал их к себе, обхватив каждого рукой, и дал наставления, которых мы не слышали. Рядом со мной Сеговез нервно подёргивал ногами. Мой брат был настоящий сорвиголова: опасность только будоражила его. Он гордился тем, что начнёт наступление, и я чувствовал, что он весь дрожит от восторга, как ещё совсем недавно, когда мы бродили по дорогам Нериомагоса в поисках проказ.

Когда рассвет коснулся крон деревьев на соседних вершинах, Комаргос как раз организовывал построение колонны. Почти сразу же ужасный шум взорвал спокойствие долины. Один за другим карниксы нашего войска взвыли в предрассветном тумане. Медные голоса оглушали сиплым грохотом, таким же суровым, как скала, которая нас ожидала; они раздавались на склонах, звенели в дубравах и словно заполнили собой весь небесный свод. Военный рёв, смешанный с гудением труб, поднялся над войском. Сначала он слышался тихо и низко, заглушаемый грохотом духовых инструментов, но постепенно становился всё мощнее, накатывал угрожающим штормом, взрывался бурей ненависти. Казалось, что десять тысяч голосов одновременно изрыгают хулу. Мы, конечно же, знали, что это были наши воины, тем не менее это неистовство будто пронзило нас всех насквозь. Троксо с воинственным видом тихо посмеивался себе под нос. Комаргос указал нам на скалу. В качестве единственного напутствия он бросил нам: