Жан-Филипп Жаворски - Неумерший [litres]

Он стонал, закатывая глаза, рвал на себе волосы.

– Я знаю, что делать! – проблеял он. – Да-да, я придумал! Но мне это совсем не нравится!

– И как же нам быть? – выдавил я. – Решайся быстрее!

– Если преградами его не остановить, попробуем остановить страхом. Заманим его в место, которого он боится пуще всего. Мы заведём его на поляну Гариссаля.

– А что там такое, на этой поляне? – спросил брат.

Я насторожился, ибо доселе Суобнос всегда отказывался водить нас туда.

– Кто-то ещё более ужасный! – проскулил бродяга. – Но у нас нет выбора. – Если Таруос выберется из Оленьей рощи, то больше не даст нам уйти.

Плеск и звук стекавшей воды вызвал у нас тревогу и подстегнул к дальнейшим действиям. Чудовище выбиралось из топи. В отчаянии мы бросились бежать в самую гущу леса.

Мне показалось, что сердце скоро вот-вот разорвётся на куски. Я задыхался. Боль так сильно вцепилась в бок, будто меня за рёбра насадили на крючок. Я не знал, где находится поляна Гариссаля, но вспомнил, каким нерешительным становился Суобнос, как только мы осмеливались заходить во мрак Шаньерской рощи. Это означало, что нам сначала предстояло пересечь буковый лес Великих Фолиад, затем продолжить бег по дубраве Шаньеры. Даже в тёплое время года это был очень долгий путь. А уж суровой зимой, с воспалённым горлом и обожжёнными холодом лёгкими он казался мне непреодолимым. Я боялся, что не доберусь до конца и сгину под бронзовыми копытами зубра.

Каким бы Таруос ни был сильным, ледяная ванна ненадолго задержала его. Суобнос с братом пытались вселить в меня бодрость и уверенность. Я стиснул зубы, собрал оставшиеся силы и сжал волю в кулак. Боль, напряжение и лихорадка были настолько сильными, что я чувствовал, будто мой дух растворялся в тумане. Главное было продолжать бежать, переставляя ноги, одну за другой! Не отставать! Не стать виновником гибели моих товарищей!

Этот бег превратился в смутный кошмар. Мир погружался в морозный туман, деревья превращались в призраков с раскинутыми руками, пока я выбивался из сил в недвижимом беге. От неимоверного страха мой разум рисовал мне странные картины. Суобнос и Сегиллос могли кричать сколько угодно, я едва их слышал. В ушах у меня гулко раздавался грохот, который нас преследовал, но я не понимал, что это было. Возможно, это кровь стучала у меня в висках; иногда мне казалось, что это был топот конского табуна или наступавшего войска, скрип осей, шум колёс в железной оправе. Образы спутников по обе стороны от меня то расплывались, то множились в тумане. Многих из них я видел впервые: c татуировками на изрытых шрамами лицах, с впалыми животами, с зажатыми в кулаках копьями. Некоторые показались мне знакомыми, но я их не узнавал, за исключением, пожалуй, самого необычного из них. Это был герой зрелого возраста, закованный в доспехи, с устрашающим шлемом, который скрывал его лицо и позволял разглядеть через два просвета, проделанные в бронзе, лишь кудрявую бороду и хитрый блеск в глазах. «Нужно перейти через горы, – молвил он с певучим акцентом. – У нас нет выбора. Побережье захватили лигуры, а в море заправляют пираты». Вроде бы его звали Аркаяс. Я мог бы поклясться, что так оно и было, но вдруг в глубине чащи жалобно зазвучали флейты. Протяжная размеренная мелодия, увлекавшая за собой чужеземными мотивами, будто всадила мне в душу длинные ядовитые дротики. «Алале! Алале!» – хором рычали мужи в грохоте бронзы. Я хотел было взреветь, чтобы выстроить солдуров, но ноги уже несли меня оттуда; я бежал по лесу, но уже совершенно иному, и якобы был добычей на дикой охоте. Куцио, Сумариос и какой-то юный великан бежали вместе со мной. Правитель Нериомагоса и его кучер показались мне необъяснимо постаревшими, молодой титан был неимоверно уродливым, и внезапно меня осенило: я подобрался к ошеломляющей истине и уже почти всё понял! Увы, Сумариос отвлёк меня, подав сигнал тревоги: «Сеговез догоняет нас! Он почти нас догнал!» Его слова были пропитаны страхом, на лице отразилось страдание. И тут я понял, что все мы четверо были в крови.

– Ты о чём? – вскрикнул брат своим пронзительным голоском. – Я не гонюсь за тобой, я даю тебе пинков!

– Ещё чуть-чуть! – надрывался Суобнос. – Почти добежали!

Слова поддержки были мне необходимы, чтобы я смог выдержать этот путь, лежа на дне речной плоскодонки. Я больше никуда не бежал, ну если только в бреду от сильной лихорадки. Время от времени, в коротких проблесках сознания, я вырывался из навязчивого круга кошмара и понимал, что это бесконечное бегство происходило только в моём измученном разуме. Моё проколотое лёгкое наполнялось свежестью проточной воды. Затылком я упирался в корму лодки, поэтому слышал, как волны плескались за бортом. Над головой проплывала листва и сверкающие облака в лазурном наваждении. Между мной и небом появилось полное трепетной заботы лицо Сегиллоса:

– Ты как, Бэлл?

– Помоги мне! – проурчал я. – Помоги мне бежать! Он совсем близко!

Брат подоткнул мне одеяло под подбородком и грустно улыбнулся:

– Успокойся, Бэлл. Отдохни. Мы в лодке, никто тебя не преследует. Мы плывём по Дорнонии до Аржантаты. Ты будешь в безопасности у Тигерномагля и останешься там, пока не поправишься.

Рядом с ним я улавливал беззвучное присутствие Сумариоса. Он сидел, поджав ноги, с копьём на коленях и пристально вглядывался в левый берег реки. Борт лодки закрывал мне обзор, но я смутно догадывался, что он там высматривал. Брат, должно быть, думал, что воин опасался врагов, но, благодаря дару прозрения, которым наделили меня страдания, я увидел истинную природу его беспокойства. В нескольких саженях от нас реальность переносилась в другое время. Зимний лес склонил заиндевевшие ветви над летней рекой. Меж густыми клубами тумана и оцепеневшими деревьями три щупленьких создания отчаянно неслись вдоль русла. Самый высокий из беглецов был бедняком в лохмотьях, двое поменьше – сопливыми мальчишками. Чудовищная опасность настигала их. В мерных ударах весла, в плеске волн, бившихся о корпус шлюпки, я чувствовал, как от исполинских прыжков сотрясалась твердь. И снова закрыв глаза, я попытался вырваться из лихорадочных объятий сновидения; из последних сил старался оторваться от чудовища. Ничего не помогало. Лодка начинала исчезать, лёд сковывал бегущие воды, могильный холод снова кусал за бока. Я вновь принялся бежать с того места, где остановился.

– Держись, – в ужасе визжал Суобнос. – Вот уже и стада. Мы приближаемся к Гариссалю!

Хрипя от мороза и пошатываясь, я бежал в хвосте нашей тройки. Крик бродяги как-то странно прозвучал в ушах, возможно потому, что мочки горели от холода. Вокруг ничего не изменилось: голый зимний лес по-прежнему тонул в студёном тумане. Перед глазами не было ничего похожего на загон для скота или даже на луг – лишь укутанные блёклой дымкой стволы и ветви поваленных деревьев, переплетённые корни. И всё же я услышал, как брат крикнул: