Джон Норман - Моряки Гора

Я даже задался вопросом, сочтут ли его теперь достойным, украсить своей персоной кол на стене Ара. Захотели бы горожане публично выставлять на высоких стенах своего города столь отвратительного и малодушного негодяя? Уж лучше тетива лука в темноте тюремного подвала.

— Слава Рутилию, могущественному господину! — засмеялась Иола, старшая среди собравшихся рабынь.

Остальные девки захихикали.

Тело Серемидия, было успокоившееся, снова затряслось от рыданий.

— Ты же мужчина, — напомнил я ему. — Возьми себя в руки.

— Он больше не мужчина! — усмехнулась Иола, и у меня возник резонный вопрос, не была ли она недалека от истины.

— Слава, Рутилию! — присоединилась к ней другая девица, Пирра.

Я окинул рабынь сердитым взглядом, и смешки немедленно смолкли.

— Ну, и которая из вас посмела произнести имя свободного мужчины? — осведомился я, хотя прекрасно знал ответ на этот вопрос.

— Ни одна, Господин, — торопливо прошептала Иола.

— Вы в присутствии свободного мужчины, — напомнил я им.

— Господин? — не поняла намёка Тэтис.

— Первое положение почтения! — бросил я.

С испуганным стоном все шесть девушек мгновенно повалились на колени, опустили руки на палубу, прижавшись лбами к доскам между ними. Я дал им возможность задержаться в этой позе на некоторое время, подождать и подумать о своей судьбе.

— Я могу говорить, Господин? — наконец, не выдержав напряжения, прошептала Иола.

Я подошёл к ней и, схватив девку за волосы, потянул её голову вверх. Она попыталась отвернуться от меня, смотреть в сторону и вниз, но сжав волосы в кулаке, я, присев рядом, заставил её смотреть на меня. В её глазах, полных слёз, плескался неконтролируемый страх.

— Можешь, — разрешил я.

— Простите нас, Господин, — всхлипнула Иола, — если мы вызвали ваше недовольство.

— А вы его вызвали, — заверил её я.

— Простите нас, Господин! — попросила она.

— Простите, Господин, — нестройным хором отозвались другие.

Обязанность рабыни в том и состоит, чтобы делать всё, что она может, лишь бы господин остался ею доволен, а уж решать о её способностях будет господин.

— В прежнюю позицию, — приказал я Иоле, отпуская её волосы, и она снова приняла первое положение почтения.

Её била неудержимая дрожь.

— Неудивительно, — хмыкнул я, — что мы надеваем на вас ошейники.

— Да, Господин, — шёпотом поддакнула она.

— Я подумываю, — сообщил я, — послать кого-нибудь за знаками наказания, прикрепить их к вашим ошейникам, связать вам руки сзади и отправить вас в ваши трюма.

В такой ситуации от девушки ожидают, что она сама попросит своих надсмотрщиц о наказании, чтобы тем самым они могли улучшить её. Если она этого не делает, наказание будет удвоено, а то и утроено.

— Пожалуйста, не надо, Господин, — взмолилась Иола. — Мы очень сожалеем!

— Встать! — скомандовал я. — Пошли прочь. Займитесь порученной вам работой.

Все шесть рабынь с благодарностью вскочили на ноги и умчались с открытой палубы.

Терия и его товарищей не то, что не наказали, им даже выговора не сделали. Почему тогда я должен был помещать под плеть уязвимые, обнажённые спины и ноги рабынь? Их вина, если это можно было назвать виной, была и того меньше.

Вспомнив их, я не мог сдержать улыбки.

Как восхитительно они выглядели в своих крошечных туниках. Как доволен я был тем, что в мире существовало два пола, и один из них был женским. Насколько совершенна, прекрасна и волнующа человеческая женщина, насколько разительно отличающаяся она от мужчины, и как восхитительно и изумительно она дополняет его и его потребности, так же, как он дополняет её и её потребность в нём.

Из них получаются прекрасные рабыни. И это, конечно, то, чем они должны быть. Женщина нуждается в господине, точно так же, как мужчине требуется рабыня. Женщина без господина потеряна, как и мужчина несчастен без рабыни.

Это — правда природы.

Тогда я повернулся лицом к Серемидию, скорчившись, лежавшему на палубе.

— Тебя же не змеей избили, — укорил его я.

Он отвернул голову.

— Быть может, на тебя следовало надеть ошейник и отдать девкам для их развлечения, — предположил я.

— Только не бейте меня, — простонал он.

— Куда исчез Серемидий? — спросил я.

Мужчина присел и испуганно осмотрелся. Я использовал его настоящее имя, причём сказал его достаточно громко.

— Я — это он, — наконец сказал Серемидий.

— Возможно, Ты всегда был таким, — покачал я головой. — Просто раньше мы этого не смогли рассмотреть. Раньше это было хорошо скрыто.

— Меня боялись, — прошептал он, глотая слёзы.

— А теперь, — сказал я, — Ты превратился развлечение для рабынь.

— Тиртай, — внезапно прошептал Серемидий, глядя мимо меня.

Признаться, я не заметил прихода нового старшего офицера Лорда Окимото.

— Тиртай, — позвал его Серемидий, протягивая к нему руку. — Тиртай, неужели Ты не поможешь мне? У нас же были такие планы. Разве мы не равны? Разве мы не должны помогать друг другу? Или мы уже не друзья, не союзники?

Но Тиртай, как ни в чём ни бывало, прошёл мимо.

— Боюсь, — развёл я руками, — твоя поддержка, твоя преданность, всё, за что Ты был ценен для других, теперь ничто.

Идя по своим делам, Тиртай разминулся с рабыней, шедшей с кормы с маленьким коробом Са-Тарны за спиной. Офицеры, как и все остальные люди на корабле, едят посменно, в строго отведённое для них время, но офицеры и рядовые едят не вместе. Каюты офицеров находятся в кормовой части, некоторые собственно на юте.

Теперь, когда Море Вьюнов осталось позади, Терсита иногда можно было увидеть на палубе юта. Впрочем, Атий следил за тем, чтобы он не появлялся там, когда рядом присутствовал кто-нибудь из экипажа.

Проходя мимо Тиртая, девушка отвела глаза и почтительно склонила голову, как приличествует её статусу рабыни. Если бы он обратился к ней или преградил ей путь, то она опустилась бы на колени. Рабыня всем своим видом, выражением лица, поведением и речью, должна ясно давать понять себе и другим свою правду, то, что она всего лишь кейджера. Она должна быть послушной, обходительной, покорной и красивой. Свободная женщина может говорить и вести себя, как ей вздумается, рабыне этого не позволено. Когда свободная женщина стоит гордо, она может делать это так, как пожелает, независимо, величественно, даже вызывающе. Когда рабыня стоит гордо, обычно это должно продемонстрировать свою красоту окружающим её свободными мужчинами.

— Девка! — окликнул её я.

Рабыня повернулась, и на её лице появилось испуганное выражение. Думаю, она заметила меня, а также скрючившегося на палубе Серемидия, только что.

Жестом я дал ей понять, что ей следует приблизиться к нам.

Казалась, она была поражена, и в то же время почти трогательно благодарна мне за то, что я соизволил обратить на неё своё внимание. В любом случае, я знал, что корабельным рабыням, часто недоставало мужского внимания. И это уже не говоря о моих личных знаниях о рабынях вообще. Это, кстати, очень отличается от жизни частной рабыни, которая может быть тесно переплетена с жизнью её хозяина. В этом случае она не будет не знакома с его столом и постелью, в которой она хорошо и часто информируется о тепле его рук и тяжести его цепей. Она работает и используется, ценится и празднуется, изо дня в день. Она — его собственность, в самом полном смысле этого слова, желанная, принадлежащая и обладаемая. Смогла бы она уважать мужчину, который не желает её до такой степени, что не будет удовлетворён ни чем иным, кроме как полным обладанием ею? Неужели она действительно так мало для него значит, что он не хочет сделать её своей, что не жаждет надеть на неё свой ошейник? Я не обращал на эту рабыню внимания в течение нескольких недель. Однако в этот момент, помимо её восхищения от того, что её заметили и позвали, она казалась растерянной и даже испуганной, возможно, потому что в маленьком коробе за её спиной лежал ещё теплый, завёрнутый в салфетки хлеб, а направлялась она в офицерскую столовую.