Урсула Ле Гуин - Сказания Земноморья [сборник litres]

Но потом плыть ей оказалось не под силу. Глубокое море вдруг обернулось мелью прямо у нее под днищем, а потом и вовсе высохло; она заскребла дном по песку и камням, со всех сторон окруженная сушей, и замерла в полной неподвижности, окутанная непроглядной темнотой.

И тогда он шагнул за борт и пошел, хотя им с Ветчем по-прежнему казалось, что вокруг бездонные морские глубины. Но море у него под ногами оборачивалось сушей, и он уходил все дальше и дальше, вглубь этой Сухой Страны.

Все это теперь в прошлом. Перед его мысленным взором неторопливо разворачивалась знакомая картина: та страна, что простиралась за каменной стеной. Впервые он увидел эту стену, когда пытался нагнать и спасти умирающего ребенка. Тот молча бежал от него по темному склону, ведущему от каменной стены вниз. Потом он не раз видел эту страну мертвых. Он прошел ее насквозь; видел призрачные города и безмолвных людей, похожих на тени и равнодушно взиравших как на него, так и друг на друга; видел неподвижные звезды, вечно светившие в темных небесах. Да, все это в прошлом. Но тогда им все же удалось разорвать это мертвое небо, сломать проклятую стену, открыть проход в мир живых. Их было трое – юный король, скромный волшебник и дракон, неустанно паривший над ними и озарявший мертвые небеса своим живым огнем… Каменная стена рухнула, и оказалось, что ее никогда и не было, что это всего лишь колдовские чары, нечто воображаемое, некая ошибка. И наваждение исчезло.

Но тогда, значит, исчезли и те горы? Те Горы Горя, что высились на границе двух миров? Они были очень далеко от каменной стены, по ту сторону безжизненной пустыни, и их остроконечные вершины казались абсолютно черными на фоне неба с неподвижными мертвыми звездами. Тогда они вдвоем с молодым королем прошли всю Сухую Страну насквозь, чтобы добраться до этих гор. Им казалось, что горы где-то на западе, только шли они явно не на запад; да там, собственно, вообще нельзя было определить направление. Там можно было двигаться только вперед и вверх – так они и поступали и в итоге оказались у высохшего русла мертвой реки. Это было самое темное место, но они пошли дальше. Он тогда шел только вперед, понимая, что оставил позади – в безводном овраге среди скал, которые исцелил и запечатал намертво, – свое главное сокровище, свое богатство, свой чудесный дар, свое волшебное могущество. Однако он продолжал идти, даже когда совсем охромел и хромал все сильнее. И там не было ни капли воды, там даже звука воды никогда не слышалось. А они, безмерно страдая от жажды, все карабкались по тем жестоким склонам. Хотя, впрочем, какая-то тропа там, кажется, все-таки была, хоть и покрытая обломками острых камней. Эта тропа вела все время вверх, становясь все круче и круче, и через некоторое время ноги отказались его держать, и он упал, но попытался ползти на четвереньках по острым камням. Это он еще помнил. А вот то, что было потом, кануло в беспамятстве. Еще он помнил старого дракона Калессина, его чешую цвета ржавого железа, жар драконьего тела и огромные крылья, плавно поднимавшиеся и опускавшиеся в полете. Помнил, как их окутывал густой туман, а далеко внизу временами мелькали острова, полускрытые этим туманом. Но те черные горы там так и остались. Они не исчезли вместе с Темной Страной. Они не были частью того чудовищного сна-заклятия, той жизни-после-смерти, той страшной ошибки. Они существовали всегда.

«Но здесь-то их нет, – подумал он. – Отсюда, из этого дома, их увидеть невозможно. Окно в алькове смотрит на запад, но это не тот запад. Те страшные горы высятся там, где запад – это восток, и в том краю никакого моря нет. Там только суша и склоны бесконечных холмов, уходящие в долгую ночь. А на западе, настоящем западе, есть только море и морской ветер».

Это было похоже на видение, хотя, пожалуй, он скорее все это ощущал, а не видел; чувствовал , сколь глубоки под ним недра земные, сколь безбрежно и глубоко море, расстилающееся вокруг острова. Странно было сознавать все это, но понимание этих вещей делало его счастливым.

Свет очага играл с тенями, притаившимися в потолочных балках. Близилась ночь. Было бы так хорошо посидеть у огня, глядя на его пляшущие языки, но для этого пришлось бы встать, а вставать ему еще не хотелось. Он лежал, окутанный приятным теплом, слушая, как рядом на кухне возится Тенар – что-то рубит, потом орудует кочергой, собирая в кучку горящие головни, чтобы поскорее закипела вода в чайнике. Дрова еще от того старого дуба, что рос на пастбище, а потом рухнул; он позапрошлой зимой порубил его на дрова. Тенар принялась было тихонько напевать что-то, потом пробормотала, словно желая себя подбодрить и поскорее закончить работу: «Ну ладно, давай-ка теперь…»

Из-за угла низкой кровати осторожно выглянул кот, обошел ее вокруг, легко запрыгнул на постель и устроился в изножье. Кота явно только что накормили, и он принялся умываться – тщательно чистил мордочку и ушки, облизывая одну лапу и терпеливо повторяя эту операцию, затем предпринял основательную мойку лап и хвоста, выставляя пистолетом задранную заднюю лапу и придерживая ее передней, чтобы как следует вылизать между когтями, и так вцеплялся в собственный хвост, словно опасался, что тот от него удерет. Время от времени кот застывал и настороженно поднимал голову, глядя в пространство странным отсутствующим взглядом и словно прислушиваясь к чьим-то указаниям. Наконец, удовлетворенно рыгнув, он устроился возле ног Геда, намереваясь вздремнуть. В прошлом году этот кот, будучи еще маленьким серым котенком и прогуливаясь по тропе, ведущей из Ре Альби, забрел к ним в дом, и Тенар решила, что он, должно быть, явился сюда из дома дочери Фана, которая держала двух коров, так что в коровнике у нее вечно путались под ногами кошки и котята. Тенар оставила котенка у себя и стала кормить его молоком, кашей и обрезками мяса, когда оно у них было; впрочем, вскоре он и сам стал прекрасно себя обеспечивать, и мелкие коричневые крысы, во множестве селившиеся на пастбище, в дом больше никогда не совались. Иногда по ночам было слышно, как кот выдает страстные арии, охваченный непобедимым любовным пылом. А утром он, усталый, валялся на камнях очага, еще долго сохранявших тепло, и готов был проспать так хоть целый день. Тенар назвала его Барун, что по-каргадски значит «кот».

Иногда Гед про себя так и называл кота – Барун; а иногда соответствующим ардическим словом «Миру»; а иной раз вспоминал даже его Истинное Имя на Древнем Языке. Ведь он так и не забыл того, что знал прежде. Только теперь ему, после того, что им с Лебанненом пришлось пережить в овраге на берегу высохшей реки, где один глупец ухитрился проделать дыру в ткани мироздания, все эти знания были ни к чему. Ему, Геду, пришлось тогда уничтожить этого глупца, а дыру заделать, пожертвовав всей своей собственной жизненной силой и волшебным могуществом. Да, он и сейчас мог бы, конечно, попытаться призвать кота его Истинным Именем, вот только кот даже не подумал бы проснуться или хотя бы посмотреть на него. Гед пробормотал это Имя себе под нос, но Барун, разумеется, продолжал спать.