Максим Дынин - Голод и тьма

То же наблюдалось и по всей Европе. Так, королева испанская Изабелла прославилась тем, что при ней Испания была окончательно отвоёвана у мусульман, а Колумбу было разрешено отправиться в Индию по ещё неизведанному западному пути, в результате чего он открыл Америку. Но ещё она хвасталась, что за всю свою жизнь мылась два раза – при рождении и перед свадьбой. Вскоре после этого были изобретены духи, чтобы перебивать крепкий запах немытого тела. Бани в Европе существовали лишь на православной Руси и на территориях под турецким владычеством. И наши братья-поляки, надо отдать им должное, забыли исконную славянскую любовь к парной и уже тогда поспешили стать "новыми европейцами" – противниками омовений. Это было заметно уже при визите посольства Любомирского в Чернигов.

Так что встреча с нашими западными родственниками меня никак не радовала, даже несмотря на то, что и у меня были кое-какие польские предки. Но положение обязывало, и мы – министр иностранных дел Русской Америки в моём лице и Ринат, а также Платон Осипов, взяли парадные облачения и последовали за Петром. Платон официально числился моим секретарём, а на самом деле ему была поставлена задача выявить возможных «агентов влияния» среди польских послов. Точно так же на приеме купеческой делегации секретарем Лёни Пеннера будет Аристарх Орлов, тем более, он и сам из купеческой семьи.

Несмотря на поздний час, нас провели в Посольский приказ, к Василию Яковлевичу, где мы до часа ночи обсуждали завтрашнюю встречу. Заночевали мы во дворце, а на следующее утро после поспешного завтрака мы поскорее облачились в парадное одеяния – занятие, которое я ненавижу, тем более, самому с ним не справиться, и мне помогали две девки, присланные Щелкаловым. Ринату и Платону была лафа – их присутствие на длительном церемониале приема послов и вручения ими даров царю не требовалось. А нам с Василием Яковлевичем пришлось надеть дорогую парчу и меха, несмотря на то, что все дворцовые помещения были жарко натоплены – чай, мы не немцы…

Успели мы как раз вовремя – поляки въезжали во внутренний двор государевых палат, когда мы вышли из них, чтобы поприветствовать дорогих гостей согласно протоколу. Поляки приехали в тяжёлых каретах резного дерева, сопровождаемые тремя возками со слугами. Послы были сплошь в меховых шубах и шапках, а руки держали в муфтах наподобие тех, которые станут популярны среди дам девятнадцатого века.

Встретил их Василий вежливо, но сдержанно, и пригласил их войти, присовокупив, что государь их примет в тронном зале. Слуг же определили в специальное помещение, куда большая их часть удалилась с верхней одеждой гостей. Лишь четверо из них присоединились к нам – они несли сундуки с дарами Борису. Я украдкой рассматривал "дорогих гостей". Первым шагал Лев Сапега, вполне себе славянского вида пожилой человек в богатом одеянии, отороченном соболем. Его портрет мы нашли в одной из книг – лысина, длинный нос, голубые глаза, острые седые усы, достаточно коротко постриженная борода. Фигурой он напоминал китайскую статуэтку Будды, но лицо несло выражение надменности и "европейской исключительности". За ним шествовал мой старый знакомый Любомирский. Третьего посла, чуть помоложе, объявили как Марчина Казановского – должен признаться, я чуть не заржал, вспомнив Казанову. И, наконец, как и было обещано, некий Иероним Загоровский, член Общества Иисуса, сиречь иезуит; высокий, аскетичного вида, но не похожий на фанатика, в отличие от его любечского безвременно почившего собрата. Кроме Любомирского, все они смотрели на нас без тени приязни; но стоило им пересечь порог тронного зала, как на лицах появилось весьма почтительное выражение – скорее всего, из-за разгрома, учиненного им под Черниговом и в Любече.

После торжественного вручения даров – каждый сундук побольше слуга передавал Казановскому, который с поклоном открывал его и показывал его содержимое, а сундуки поменьше презентовал лично Сапега. Чего в них только не было – от гобеленов и предметов аугсбургских и нюрнбергских мастеров до венецианских кубков и немецкого оружия. Борис сдержанно поблагодарил послов за дары и пригласил их на торжественный обед. А затем Щелкалов, Третьяков, Ринат, Платон и я уединились с гостями за чарой вина в одном из кабинетов. Должен сказать, что вино я так и не распробовал – его аромат начисто перебивали запахи, исходившие от наших собеседников.

Первый раунд, как обычно в таких случаях, был ознакомительным – переговоры по существу должны были начаться на следующий день, тем более, "дорогие гости" устали после длинной дороги. После того, как их проводили до их обиталища, мы собрались втроём в другом кабинете, поменьше – тот как раз обкуривался благовониями, чтобы хоть как-то сделать его пригодным для жилья.

– Ну что скажешь? – спросил я у Платона, с которым, в отличие от большинства "москвичей", я уже был на "ты".

– И Сапега, и Любомирский приехали сюда для достижения перемирия. А вот Казановский, скорее всего, будет искать встречи с потенциальными союзниками из числа бояр.

– И Загровский тоже?

– Возможно. Но я его вижу скорее как человека, присланного, чтобы отвлечь наше внимание. Слишком уж он похож на белую ворону – иезуит в православной Москве. Впрочем, проследим и за ним.

На следующий день столбик термометра вновь находился на нижней точке, так что было ли это минус сорок или минус пятьдесят, сказать было невозможно. Мы решили не возвращаться вечером на Никольскую, благо в царском дворце были мои «апартаменты», где хватало место и на меня, и на Платона, и на Рината, и даже на Женю. Девушке я собирался отдать небольшую спаленку, а мы бы расположились втроем в горнице.

С Никольской мы вышли, как только стало хоть немного светать, предварительно намазавшись барсучьим жиром, и закутав лицо в меха. Обыкновенно, в это время уже работали лавки и мастерские, да и в крытых торговых рядах на Пожаре, как именовалась Красная площадь, уже стояли продавцы. Сегодня же у меня сложилось впечатление, что город затаился в ожидании потепления. Обыкновенно, по Пожару сновали мальчишки, пытаясь заманить покупателей в тот или иной лабаз, но и на рядах, и на лавках висели амбарные замки, и не было ни покупателей, ни зазывал. Разве что на дверях в Казанский собор и в храм Покрова, что на Рву, замков не было – но не было и попрошаек, вероятно, то ли они остались дома, то ли их пустили в притворы.

Мне из нищих знаком был лишь Никитка-юродивый, сидевший на Пожаре зимой и летом в одном и том же рубище. Может, когда-то юродивые и ходили голыми. Но в Москве времен Годунова я не видел ни единого. Как ни странно, когда Никита меня впервые узрел, он встал и облобызал меня, сказав, что Господь внял его молитвам, но отказался называть какие-либо подробности. Я протянул ему пригоршню денег [27] Денга, позднее деньга – полкопейки. , на что тот взял одну и сказал: