Максим Дынин - Голод и тьма

– А еще что делать будешь?

– Слишком много у нас, государю, людей в иной деревне, а землицы мало, даже в хорошие годы. Мыслю, нужно, чтобы люди рубежи русские заселяли – и на юге, где тепло и почвы плодородные, и на востоке, на Камне, где земля несметные богатства хранит, и в Сибири, где в лесах соболя и другие звери водятся, чьи шкурки можно задорого продать. Ну и я, государю, возьму несколько тысяч к себе в Америку. Кстати, и в нашей истории люди бежали от голода на юг и на восток. Вот только шли они голые и босые, а мы им поможем обустроиться. Кто станет крестьянином – там тоже есть добрые почвы – кто будет работать на шахтах и заводах, кто станет охотником либо послужит в порубежной дружине. И если ты освободишь их от податей на пять, скажем, лет…

– Добро!

– Государю, а ты и в нашей истории много хорошего сделал – зело много. Ты и зерно свое раздал голодающим, и работу многим дал – они твой дворец строили и другие здания, а за это жалование получали. Неплохо бы, чтобы и крепости на юге строили.

– Спаси тебя Господи, княже! Напиши мне, как то можно будет лепо устроить.

Да, подумал я, сам виноват. Знал же, что инициатива наказуема. Ну ладно, с другой-то стороны, зря у меня столько под командой? Они и сделают, я им только расскажу все в общих подробностях. Конечно, когда я командовал своей частью в американской армии, я, помнится, предпочитал часто сам все сделать, когда посложнее было. Надо учиться распределять работу, тем более, ребята у меня весьма неплохие.

– Государю, и все равно на душе муторно. Ляхи-то знают теперь, что силой Россию не покоришь. А вот хитростью… У нас в истории был самозванец, не удивлюсь, если и сейчас они такового готовят. Ведь не любят тебя многие бояре… И вполне может так случиться, что иные к нему перебегут.

– Читал я в книге твоей. И Бельский, и Шуйские, и еще много кто. Вот только непросто с Шуйскими и другими Рюриковичами бороться – даже Иоанн, хоть и сам Рюриковичем был, а то не сдюжил. Да и не хочу я людей безвинно пытать. Вот Бельского после того письма я Дмитрию Ивановичу отдал, сейчас в подземельях сидит.

– И что, государю? Признался?

– Сначала баял, мол, врут ляхи, а потом, увидев дыбу, во всем признался – Дмитрий-то говорит, даже ничего делать не пришлось. Купчишка был из Риги, Игнац Мёллер, он письма от ляхов привозил, а Богдан ему свои послания отдавал. А в тот же день, как Богдан в гости к Дмитрию попал, Мёллер распродал всё, что у него было, и поскорее к себе в Лифляндию ушел.

– Мыслю, не один Богдан был их человеком, и не только Мёллер с ляхами связан.

– Правильно мыслишь, – грустно усмехнулся Борис. – Вот только не знаем мы, кто еще.

– Поговорю я со своими. Опыт у них есть, как с таким бороться.

– Вот и приведешь их к Дмитрию. Чай, забыл уже, княже, что мы все заждались – и я, и Дмитрий, и Семен ждем твоих уроков. Да и дочь мою, Ксению Борисовну, не забывай.

– Добро, государю! Вот только дай с делами разобраться.

– Сегодня четверг. В субботу и приходи.

Вздохнув про себя, я с глубоким поклоном покинул помещение. Нужно будет столько сделать. Но в первую очередь надо сегодня же вызвать Сашу Сикоева из Измайлово – он же имел какое-то отношение к контрразведке. Пусть заодно и привезет мне кого-нибудь, кого я смогу порекомендовать Дмитрию Ивановичу. А пока суд да дело, нужно будет обязательно зайти в Посольский приказ, рассказать обо всём Щелкалову. Да и принимать дорогих гостей формально придётся ему.

На следующий день ко мне прибыл сам Саша и двое его ребят – оба "москвича", один, Аристарх Орлов, до революции работал следователем в нижегородской полиции, другой, Платон Осипов – в Питере, в Отделении по охранению общественной безопасности и порядка, известном также как "охранка".

– Лёх, эти ребята – вполне компетентны, а кое-чему из того, что было открыто после революции, я их обучил. Да и сам буду помогать, поелику возможно.

– Вот только давай представим их Борису.

Аудиенцию у царя я получил практически сразу, причём на ней присутствовал и Дмитрий Иванович Годунов. Посмотрев на них, царь спросил лишь:

– Добрые дознаватели?

– Добрые, государю, – ответил серьёзным тоном Саша.

– Расскажешь им всё, что твои люди ведают, – повернулся он к дяде. Тот чуть поклонился:

– Добро. И пособлю, чем смогу.

– А ныне, – царь строго посмотрел на Сашу, – поведай мне про моего Федьку.

– Государю, – поклонился Саша, – по наукам он – самый лучший, а по физике…

– Физике?

– Се, государю, физическая форма, сиречь сила, скорость и умение.

Я с восхищением посмотрел на Сашу – умеет же изъясняться, даром что горец! Мне бы так…

– Добро. Приеду к вам, да покажет, что умеет. Вот только когда будет чуть потеплее. И других своих покажешь.

Саша поклонился, а в глазах у него появился охотничий блеск. Эх, подумал я, бедный мой ученик – так, как его теперь гонять будут, ему и не снилось. Впрочем, и другим не поздоровится.

Дмитрий пригласил Сашу и его ребят куда-то к себе, а я остался у царя.

– Государю, вот книга Александра Пушкина, – и я протянул ему томик его поэзии. Я специально отбирал такой, в котором не будет его драматических произведений – царю абсолютно не нужно читать "Бориса Годунова", шедевр, но написанный под влиянием пропаганды, возникшей после смерти Бориса. Тот, к моему удивлению, открыл его и начал читать:

Прочитав стихотворение до конца, он сказал:

– Знатный поэт сей Пушкин. Пишет так, что даже жарким летом увидишь таковое, – и он указал на снежный буран за окном, затем наугад открыл другую страницу:

Борис задумался.

– Княже, а кто его предок?

К счастью, я попросил кого-то из своих уточнить этот момент, и со сдержанной гордостью заявил:

– Тимофей Семёнович Пушкин, государю. Пра-пра-пра-пра-пра-прадед Александра Сергеевича.

– Добрый воин, – кивнул он головой. – В Серпухове он сейчас у меня. Ладно, княже, ступай к себе.

Подумав, я вместо этого пошёл на Патриарший двор. Монах у входа, увидев меня, сказал:

– Княже, Святейший вчера уехал в Симонов монастырь, обещал приехать завтра. Тогда и приходи. Он распорядился, что хочет тебя видеть.

По моим часам, было не позднее половины четвёртого, а закат в это время года приходится на полчаса позже. Но выла буря, хлестала по лицу, укутанному в муфту, позёмка, а небо было покрыто мглою; хорошо разве что, что я взял с собой фонарик на батарейках, которые ещё не сели. Татей можно было не опасаться – в такую погоду они, в отличие от дураков вроде меня, на улицу не выйдут.