Максим Дынин - Голод и тьма

За ночь температура упала до минус сорока, если верить термометру за моим окном. Точнее, может, и меньше, но армейский термометр, найденный в одном из ящиков на "Победе", меньше этого значения не показывал. Кстати, пришлось на секунду открыть ставни, чтобы насладиться этой цифрой, что, наверное, было ошибкой – если секунду назад в моей спальне было достаточно тепло, то теперь мне пришлось срочно ретироваться и оставлять дверь открытой в надежде, что там потеплеет.

Но к царю идти пришлось, ведь обещал, а возможности позвонить и отменить уроки у меня попросту не было. К счастью, мне ещё осенью Строганов подарил соболиную шубу и к ней сапожки, шапку, варежки, и кусок меха для лица, на случай больших морозов – его именовали платом. Пока меня не было, к сапогам наши умельцы приделали рифлёные подошвы, а к шубе – внутренние и наружные карманы. Посмотрев в зеркало, я заметил некоторое сходство с боярыней Морозовой с известной картины Сурикова, но, в общем, остался довольным увиденным.

К моему удивлению, Женя Лисина пошла со мной, сказав, что и её никто не освобождал от обучения царевны, а теперь к ней присоединилась и матушка её, Мария Григорьевна.

– Ну и как? – спросил я, пока мы ещё не вышли на улицу.

– Не забывай, что девичья фамилия матушки – Скуратова-Бельская.

– Неужто?

– Именно. Малютина дочка. И характер соответствующий – весьма властная и сложная в обращении особа.

– Ага, понятно. Странно, что дети такие славные.

– Не самодуры, это так. Но весьма целеустремлённые.

По дороге мне пришлось отдать плат Жене – она не жаловалась, но её лицо очень уж быстро приняло мертвенно-бледный оттенок. Закрыл лицо варежками – помогло, и добрались мы оба без обморожений.

Далее всё было как обычно – урок у государя, совмещённый с ранним обедом, затем оба его родственника, и, наконец, Юля забрала меня к Ксении Борисовне. Для неё у меня тоже был сюрприз – "Сказка о царе Салтане" всё того же Пушкина. Прочитав начало, она с грустью сказала:

– А мне, княже, суженого всё не найти. Батюшка хочет отдать меня за иноземного принца. Я согласна, что это было бы добро для Руси. Но я не хочу переходить в другую веру. Да и жить среди чуждых мне людей не хочется… Да и на Руси найти такого, за которого уместно будет выходить, не так уж и просто.

Бедная девочка, подумал я. Её иностранные женихи все были "не первой свежести" – ведь Русь на западе не слишком котировалась, а последующая судьба её в нашей истории была весьма грустной. Нет уж, не дам я всяким там мразям типа Лжедмитрия её насиловать! Но что же тогда делать?

И вдруг я вспомнил.

– Царевно…

– Когда рядом одна только Юлия, княже, зови меня Ксения. А я тебя Алексеем величать буду. Добро? – и в её глазах появились смешинки.

Я поклонился.

– Так что ты хотел мне поведать, Алексею?

– Мария Пожарская же твоя боярыня была?

– Именно так. Но батюшке было угодно отправить её в опалу, вместе с сыном её.

– Ксения, Дмитрий Пожарский сейчас служит в Измайловском полку. И неженат. И очень хороший молодой человек.

– Но я его не знаю. Да и батюшка меня вряд ли отдаст, пока он в опале. Он, конечно, Рюрикович, и можно было бы выйти за него без поругания чести…

– Что опала – так она не вечна. А что не знаешь… ведаю я, сердцу не прикажешь. Но с принцами-то было то же самое.

– Да хоть картинка у тебя есть, Алексею?

– Принесу, – сказал я решительно. Надо будет кого-нибудь озадачить, тем более, фото на телефоне у меня есть. Вот только сам телефон я Ксении показывать почему-то не захотел.

Урока так и не получилось; вместо этого, она прочитала вслух сказку о царе Салтане, а затем сказала мне:

– Ступай, княже, в понедельник будешь меня учить. И… благодарю тебе!

Перед выходом, я встретил Женю. Ей царица подарила меховую муфту, которой она закрыла лицо, так что меховой плат Женя вернула мне. Так что проводил я её обратно в большем комфорте, после чего ещё раз пошёл по морозу – который, похоже, лишь усилился – в Успенский собор на патриаршую службу. После всенощной, Иов – который разглядел меня в полутёмном соборе – пригласил меня к себе и ещё раз исповедовал, после чего сказал:

– Вот видишь, княже, можешь же ты посвятить себя целомудрию, пока супруги твоей Господней рядом нет! Приходи завтра на службу. Причастишься заодно.

А я подумал, хорошо ещё, что мне было абсолютно ясно, что Ксения – не моего поля ягода, иначе, кто знает…

Как рассказали мне ребята с «Астрахани», в 2003 году Дональд Рамсфельд, вновь ставший министром обороны (точнее, "секретарём обороны", но это уже семантика), назвал Польшу, Румынию и некоторые другие страны «Новой Европой». Оказалось, что к этому моменту обе эти великие державы вступили в НАТО и готовились присоединиться к Евросоюзу. За что Евросоюзу и НАТО такая честь, я так и не понял, но в 1992 году Польша на Западе воспринималась как нечто экзотическое из Восточного блока. Представить себе, что она станет частью Евросоюза или даже НАТО не мог себе практически никто.

Но, как бы то ни было, седьмого февраля по новому стилю прискакал гонец из Смоленска и передал нам письмо от тамошнего воеводы. Польская делегация была уже там, но из-за морозов решила там задержаться. Конечно, смог добраться до нас, несмотря на такие температуры, но «что русскому здоровье, то немцу смерть», и поляку, такое впечатление, тоже.

В депеше сообщалось, что посольство состоит из четырех человек, из них один иезуит, а предводительствует у них Лев Сапега. Прибыла еще и купеческая делегация, тоже из четырех персон. Кроме того, было письмо и для меня персонально. Написано оно было Любомирским, с которым я имел сомнительное удовольствие встретиться в Чернигове. В нем он надеялся на скорую встречу и просил меня дождаться их приезда – мол, за морозы они не в ответе.

В день приезда гонца температура неожиданно подскочила, и стало почти как на курорте – целых двадцать три градуса. Минус двадцать три, естественно. А в ночь на четырнадцатое февраля меня разбудил прискакавший из Кремля Петька Третьяков. Поляки прибыли в Симонов монастырь, где их разместили в странноприимном доме, хотя, как со смехом рассказал мне молодой подьячий, прибывший с этой вестью монах жаловался на «смрад безбожный», исходивший от «ляшских еретиков». Ну что ж, подумал я, ничего нового. Ведь, казалось бы, близкие наши родственники, ан нет, некоторое соприкосновение с «западной цивилизацией», помноженное на католицизм, привело к подобным печальным результатам.

Бытует мнение, что на Западе всегда царила сплошная антисанитария. Это не так – византийская и арабская традиция общественных бань и частого омовения пришла из Рима. В средние века эта традиция ещё существовала; так, например, в древнем монастыре в швабском Блаубойрене сохранилась баня, существовавшая то ли с одиннадцатого, то ли с двенадцатого века – её построили, дабы при омовении братия не созерцала мывшихся в общественной бане города обнажённых женщин. Но постепенно мытьё в бане начало считаться роскошью, и к тринадцатому веку в баню допускали лишь монашескую верхушку и гостей-мирян, а где-то с четырнадцатого – только мирян познатнее. А потом правило это распространили и на мирян, и где-то к началу пятнадцатого столетия баню попросту закрыли, причём городской бани к тому моменту уже давно не существовало.