Максим Дынин - Голод и тьма

– Спаси тебя Господи, но другие тебе нужнее – вижу, ты пустишь их на благое дело.

С тех пор у нас так и повелось – я каждый раз подавал ему одну денгу и угощение с Никольской либо с царского стола, которым он, стоило мне отойти, делился со всеми другими нищими. Вот и сейчас я нес для него горячие пирожки (точнее, горячими они были при выходе из дома), но его впервые нигде не было видно. Потом я узнал, что люди Бориса по приказу царя пригласили его во дворец, как они не раз уже делали. К всеобщему удивлению, на сей раз он согласился, но отверг теплую спаленку, и поселился в холодном подвале.

Когда мы наконец дошли до дворца, наши физиономии успели принять легкий голубой оттенок, несмотря на все предосторожности. Но, к счастью, серьезных обморожений удалось избежать, тем более что приставленные ко мне слуги растерли нас «хлебным вином», сиречь водкой. Точнее, только нас с Платоном и Ринатом – Женю увела пожилая служанка.

Когда же я попытался вякнуть, что она заночует у нас в горнице, мне было вежливо, но категорично сказано, что царица-мать не допустит греха во дворце. На мои возражения, что, мол, у меня и в мыслях ничего подобного не было, та лишь сказала:

– Женись на ней, княже, тогда пусть ночует у тебя.

– Но я уже женат…

– Тогда и не думай.

Мы с Ринатом принялись за облачения, а Платон, которому, как секретарю, полагался лишь простой кафтан и сапоги, куда-то ушел и вернулся минут через двадцать. Время уже поджимало, и мы проследовали в зал, где уже находились Щелкалов и Третьяков. Увидев Платона, Василий Иванович нахмурился было, но когда я рассказал ему о том, зачем я взял с собой и его, лицо Щелкалова просветлело, и он лишь сказал:

– Мудр ты, княже.

– Да это не я, боярине, се мои люди.

– А подбирать мудрых людишек – тоже мудрость.

Я не стал говорить, что я их и не подбирал – они «сами пришли», а лишь добавил:

– Я тебе уже говорил, Василию, что ляхи какую-нибудь подлость готовят. Но вот какую?

– Ты поведал, что они у вас в истории самозванца привозили, коего царевичем Дмитрием нарекли.

– Именно так. Причем неизвестно, кем он был на самом деле. Говорили, что он – Гришка Отрепьев, беглый монах Чудова монастыря. Только вот почему тогда никто из Чудова монастыря не опознал его? Но он и не Димитрий. А даже если и Димитрий, то не наследник он престола, не наследник. Бо брак Иоанна с его матерью, Марией Нагой, не был признан, и Димитрий не считается законным.

– Так-то оно так, – посмурнел тот, – да вот многим боярам и такой сгодился бы. Ведь они вознадеются, что вернет им сей Димитрий привилеи, кои Федор и Борис отобрали. А после можно его и незаконным объявить.

– Ну и дураки, – вырвалось у меня. – Сколько раз за всю историю выбирали человека послабее, чтобы через него править, а потом локти кусали.

– Локти кусали? – засмеялся Василий. – Добре ты придумал, надо будет запомнить.

– Так у нас говорят, – потупился я. – Как бы то ни было, надо ожидать чего-нибудь такого от поляков. Просто интересно, кого они нам подсунут под именем Димитрия… Либо не Димитрия, но кого тогда?

Вскоре объявили о приходе поляков. Те были обряжены даже пышнее, чем мы – у нас хоть хватило ума прийти не в шубах, хотя на нас и красовались меховые «горлатные» шапки. Что поделаешь, таковы здесь правила. Но держали мы их в сгибе левой руки, ведь натоплено было знатно. А поляки явились в бобрах да с соболиными воротниками, и в соболиных же малахаях – представляю себе, как они во всем в этом потели. Впрочем, увидев, что мы всего лишь в парче, они, не сговариваясь, после первых же приветствий сняли сначала шапки, а потом, через некоторое время, один за другим, и шубы. Тогда и мы сложили шапки на один из столиков.

Первые их требования были очень уж похожи на то, что в свое время мы услышали от Любомирского – возвращение к старой границе, освобождение безо всякого выкупа всех польских пленных, признание польского суверенитета над Черниговской землей и Посеймьем. Щелкалов выслушал их вежливо, несмотря на то, что он видел, как у меня все кипело, но потом елейным голосом спросил, не слишком ли им холодно было по дороге. На недоуменный вопрос Сапеги, какое это имело значение, тот ответил:

– Приехали к нам столь знатные ляхи, чтобы по морозу, да не солоно хлебавши, возвратиться в свои земли. А зачем ехать-то было? Ведь князь Николаевский предупреждал графа Любомирского – Киев-то тоже русский город, да еще и мать городов русских. Негоже, чтобы он был у иноверных. То же и с Полоцком, и с Гомелем, и с другими русскими городами… Это если не договоримся.

Начался возмущённый галдеж. Лишь Любомирский не участвовал в нем, сидя с выражением лица, которое можно было лишь интерпретировать как «я же вам говорил». Но Щелкалов чуть повысил голос:

– Ну что, гости дорогие, вам решать, хотите ли вы мира либо войны.

– Мира, конечно, – поспешил заверить нас Сапега. – Вот только скажите нам, какие вы предлагаете условия.

– А и говорить ничего не нужно, – голос Щелкалова стал еще строже. – Вам же передал наши условия князь Николаевский. И граф Любомирский ездил, чтобы ознакомить с ними круля вашего и двор его. А вы баете, что не ведаете ничего.

– Дайте нам еще два дня, – попросил Любомирский. – Мы все обсудим.

– Добро, – отрезал Василий, несмотря на то, что я чуть приподнялся, собравшись возразить. – А теперь, гости дорогие, попрошу вас к столу.

И хлопнул в ладоши три раза. Открылись двери, и в зал начали вносить одно кушанье за другим. Я увидел, что поляки стали похожи на гончих псов, завидевших дичь…

После нашей встречи с европейскими «цивилизаторами», я ненадолго выглянул на улицу. Термометра у меня, увы, не было – забыл взять с Никольской – но, судя по цвету моей рожи после трех минут пребывания на свежем воздухе, теплее ну уж никак не стало, скорее, даже холоднее. Мне стало жаль стрельцов, несших караульную службу у дворцовых и кремлевских ворот. Впрочем, за то короткое время, что я провел во дворе, я видел, как из сторожки вышла одна группа стражников, а затем вернулась туда предыдущая. То же мы видели, когда мы пришли сегодня утром – следовательно, менялись они намного чаще, чем обычно. Слуг во дворе я не увидел. Впрочем, хоть и было два часа пополудни, не было видно и намека на солнце, а света было меньше, чем обыкновенно в вечерние сумерки.

Вскоре ко мне пришел человек от Бориса и напомнил мне, что присутствие наших польских друзей не является индульгенцией от моего учительства, тем более, что они запросили паузу. Разве что мне разрешили сегодня отменить уроки у родственников (но не у Ксении). Так что в мою «двушку» я вернулся лишь затемно.

– Некоторые тут гуляют по бабам, – услышал я насмешливый голос Рината. – А другие делом заняты.