Максим Дынин - Голод и тьма

– Розмавям. – сказал я и перешел на язык тевтонов. – Вир кённен натюрлих аух дойч шпрехен. [25] Говорю (пол.) Можем, конечно, говорить и по-немецки (нем.).

Дальнейший разговор проходил на этом языке. Главного посла звали, как оказалось, граф Себастьян Любомирский. Он привез нам требования – немедленно отпустить всех польских пленных, немедленно вернуть Любеч, а также и Чернигов, «незаконно захваченный русскими». Что город был частью России уже почти сто лет (да и исторически был русским, а не литовским), его – точнее, короля – интересовало мало.

– Очень хорошо, граф, – сказал я насмешливо. – В таком случае, я вас больше не задерживаю, можете возвращаться к вашему королю.

– То есть вы принимаете его условия? – спросил с надеждой граф.

– Лучше скажите ему, что если мы с вами сейчас не договоримся, то в следующий раз можете приезжать уже в Киев. Или в Гомель – мы еще не решили, какова будет наша следующая цель… И не забывайте, что не мы пришли на ваши земли, а вы на наши, и привели сюда еще и крымскую орду, что не является христианским деянием уж никак. Ну, с Богом! До скорого свидания!

С графа вдруг слетела спесь.

– Князь, – сказал тот. – Мне тоже кажется, что условия в этом письме неприемлемы. Расскажите о ваших.

– Да все очень просто. Новая граница устанавливается по Днепру от его слияния с рекой Сож до меридиана Козлограда [26] Современный Козелец. , на восток до собственно Козлограда – который перейдёт к России – а далее, как и сейчас, к югу от Нежина и Путивля.

– А к северу от слияния Сожа и Днепра, граница будет проходить там же, где сейчас? – спросил граф, из чего я понял, что, скорее всего, победил.

– Именно так. Далее. Выплата единовременной компенсации, а также зерна и скота – коров и коз. Цифры указаны в этой бумаге. На землях, переходящих к России…

– Мы называем вашу страну Московией, пане кщёнже, – вякнул кто-то из поляков. – Русь – это Литва, а никак не Московия.

Да, вспомнил я, именно Польша придумала название «Московия» и пыталась убедить весь мир, что право на наследие древней Руси принадлежит Речи Посполитой. Холодно усмехнувшись, я убийственно посмотрел на него:

– Как вы называете мою державу у себя дома, меня не волнует. Но в договоре будет фигурировать настоящее её название – Россия. Или договора не будет вовсе. Тем более, что наша древняя столица – Киев – до сих пор в ваших руках.

– Не надо, не надо, – замахал руками Любомирский, одарив вякнувшего убийственным взглядом. – Какие у вас еще будут условия, князь?

– Благодарю вас, граф. Итак, на этих землях все крестьяне объявляются свободными. Выплаты компенсаций тем из помещиков, кому сейчас принадлежат деревни, переходящие к русским, всецело за счет польской казны. Кроме того, все крестьяне с Киевщины получат право беспрепятственного перехода в российское подданство в течение года. Как видите, условия весьма умеренные.

– Умеренные? – гневно вопросил другой поляк.

– Именно. Да, и еще. Надеюсь, что в будущем никаких враждебных действий Польша в отношении России предпринимать не будет.

– Конечно, князь, – поклонился Любомирский.

– Тогда вы не против, если мы добавим еще и следующее? Если Речь Посполитая нападет на Русь, либо как-либо ущемит российские интересы, или поддержит кого-либо другого в подобных начинаниях – в частности, татар, шведов либо османов – то Россия оставляет за собой право претендовать на все исторически русские земли в составе Речи Посполитой.

– И как же вы собираетесь предъявлять подобные претензии, – усмехнулся поляк, который ранее выступил насчет «Московии».

– Примерно так же, как мы уже поступили с вашими силами при Чернигове и Любече, – с вежливой улыбкой парировал я. – Впрочем, если не верите, давайте, пока вы здесь, возьмем Киев. Или Гомель с Оршей. Или и то, и другое.

Я не стал говорить, что мой полк был уже на полпути к Москве. А Любомирский побледнел и поспешил меня заверить:

– Простите пана Голембёвского, князь. Позвольте мне отвезти ваши условия в Варшаву.

– Пожалуйста, – и я протянул ему экземпляр на немецком языке.

– Вот только… не мог бы пан отпустить пана Духиньского в знак доброй воли?

Я подумал, что у меня в плену остаются поляки и познатнее, и с улыбкой ответил:

– Конечно, граф, при условии, что он признает свою неправоту.

– Благодарю вас. И, наконец, меня еще один вопрос. Я правильно понял, что все это по принципу «или все, или война»?

– Примерно так, граф. Бо не мы начали эту войну, а Речь Посполитая, когда решила поддержать крымский набег – и послала туда своих солдат. Сколько вам понадобится времени на дорогу в Варшаву?

– Не менее трёх недель, князь.

– Причём есть вероятность, что вам придётся ожидать ледостава при переправе через некоторые реки.

– Именно так.

– Хорошо. Исходим из двух месяцев на дорогу – я имею в виду, туда и обратно – и двух недель пребывания в Варшаве. Кроме того, мы будем не в Чернигове, а в Москве, что удлинит дорогу ещё на неделю.

– Мы сможем там быть не позднее четырнадцатого февраля.

– По григорианскому календарю?

– Да, князь.

– Тогда, граф, я буду вас ждать в Москве не позднее первого марта. До этой даты мы согласны на перемирии на основе существующих границ с учётом перехода Любеча под нашу юрисдикцию.

– У меня есть полномочия согласиться на это условие. Но, молю вас, князь, скажите мне, что вы собираетесь делать с поляками, пребывающими в вашем плену?

– Вас, наверное, интересуют в первую очередь именитые пленники.

– Да, именно они.

– Их мы отвезем с собой в Москву. Имейте в виду, что все они виновны в преступлениях, наказание за которые – смертная казнь.

– Но вы согласитесь на замену… этого… выкупом?

– Здесь примерный порядок цифр, – я протянул ему ещё одну бумагу. Тот взял её, не глядя, лишь уточнив:

– А что с паном епископом?

– И его тоже… Кстати, граф, мне кажется, что Россия и Польша могли бы если не дружить, то хоть возобновить торговлю друг с другом. Полагаю, что это было бы в интересах и Речи Посполитой, и России.

– Я тоже так думаю, князь.

– Тогда, если от вас придёт и торговая делегация, полагаю, мы сможем прийти к взаимовыгодному соглашению.

В тот же вечер состоялся банкет в честь ясновельможных панов, как мне это ни было противно. Но созвал его Ноготков-Оболенский, так что пришлось соответствовать. Как ни странно, все было цивилизованно – кроме, наверное, того, что наши польские друзья, кроме самого графа, упились в хлам меньше чем за час. И Любомирский, смотря на свесившиеся со скамей туши в дорогих заблеванных одеяниях, изрек по-немецки:

– Простите нас, князь, и вы, воевода. Недостойных я с собой людей привез. В Москву я их с собой не возьму.