Максим Дынин - Голод и тьма

В-четвертых, я еще раз подчеркнул необходимость проведения мер по обеспечению продовольственной безопасности. Нужно отдать должное и воеводе, и монахам Успенского монастыря – зернохранилища и картофелехранилища уже были построены, первый урожай картофеля собран, озимые посажены. Кроме того, везде висели связки сушеных грибов и вяленой рыбы. Я еще раз рассказал, что с яровыми лучше будет подождать еще год, а вот картофель расти будет, но собрать его нужно будет не позже второй недели августа, ибо пятнадцатого грянут морозы в Москве, да и в Чернигове станет очень холодно.

Тридцать первого октября по старому стилю, а десятого ноября по новому, мы собирались уйти в Москву. И в вечер перед выходом я отдавал последние распоряжения, когда пришла радиограмма из Москвы.

Мне предписывалось оставаться в Чернигове до прихода польского и крымского послов.

А полк готовился к возвращению в Измайлово. Повозки были подремонтированы и утеплены, а два возка были подготовлены для транспорта пленных под охраной. Недостающее продовольствие и фураж мы взяли из польского и татарского обозов. Уходить мы собрались тридцать первого октября по старому стилю, а десятого ноября по новому. Да, в Чернигове было хорошо, но моя задача была полностью выполнена, а дома ждали накопившиеся за время долгого отсутствия дела. Да и обучение Ксении и её августейшего родителя, а также дяди государя, никто не отменял. И, если честно, мне намного больше нравилась моя комнатка на третьем этаже дома на Никольской, ставшая для меня почти родной, чем роскошная спальня, в которой меня разместили в черниговском детинце.

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает. В последний вечер, не успел я про себя подумать, что наконец-то всё готово, как я услышал топот копыт. Через три минуты топот послышался ещё раз. А ещё минут через пятнадцать ко мне прибежал человек от Ноготкова-Оболенского и попросил меня срочно навестить его.

– Княже, – бросился он ко мне. – Ты же говорил, что можешь связаться с государем.

– Конечно, Феодоре. А что такое?

– Прибыли гонцы от круля ляшского и от хана крымского и вручили мне письма. Почитай.

И то, и другое письмо было написано на неплохом русском языке. И те, и другие просили принять делегацию для обсуждения условий перемирия и освобождения имевшихся у нас пленных.

– Не тот я человек, княже, чтобы говорить с ними о таковом. Да и пленники они твои, а не мои.

– Добро. Спрошу я у царя.

Уже через полчаса я получил ответ. Борис возжелал, чтобы переговоры вёл я, а не воевода. Более того, мне же поручалось сформулировать предложения по нашим условиям и согласовать их с Василием Щелкаловым.

Подумав, я решил, как и планировалось, отослать полк в Измайлово под Сашиным командованием. Рината же я оставил при себе; кроме того, Саша оставил оба возка для пленных и один для нас с Ринатом, а также четырёх конвоиров и конный десяток для сопровождения на обратном пути в Москву.

Ранним утром десятого ноября я стоял и смотрел на то, как мой полк уходит на север по чуть промёрзшей земле. Снега не было, а, если и выпадет, то, как меня заверили, поменять колёса на полозья займёт недолго. Хуже будет, если на реках станет лёд; ведь тогда паромная связь прервётся, и придётся дожидаться, пока лёд окрепнет достаточно для конских копыт. А рек на пути в Москву было немало, от широкой Десны до безымянных, но нередко глубоких ручьёв.

Когда последние повозки и конный арьегард превратились в движущиеся точки, я сел за столом в выделенном мне кабинете и занялся предложениями по мирным договорам с Варшавой и Бахчисараем. В следующие дни менялись цифры, начертания границ и прочие детали. Так, моё предложение потребовать Киев либо какие-либо правобережные города Василий Яковлевич забраковал сходу – победа наша под Черниговом и Любечем, хоть и разгромная, значила слишком мало. Та же судьба постигла и мою идею присоединить к Руси всё Посеймье – ведь тогда пришлось бы строить ещё одну крепостную черту уже по ту сторону Сейма. Но на кое-каких территориальных уступках я смог настоять; особенно понравился Борису мой аргумент, поддержанный Щелкаловым, что нас иначе попросту не будут уважать.

Кроме того, существовала немалая вероятность того, что либо поляки, либо крымчане попытаются оспорить мои полномочия, ведь распоряжение, полученное мною, было устным, и тем более по радиосвязи. Но пятнадцатого ноября прискакал гонец из Москвы и привез грамоту, согласно которой царь поручал «моему верному Алёшке Алексееву князю Николаевскому» переговоры с крымскими и польскими послами. А ещё через два дня, семнадцатого числа, мне сообщили, что прибыло польское посольство из четырёх человек.

Мы с Ринатом долго обсуждали, как именно нам стоит вести переговоры, и сошлись на методике "хороший полицейский-плохой полицейский". Более того, двух "тюремщиков" мы привлекли в качестве охраны. И во второй половине дня мы пригласили гостей в небольшой зал для переговоров.

Конечно, гонорове паньство попыталось войти к нам с саблями на боку, но их наши ребята попросили разоружиться, несмотря на возмущенные тирады посполитых гостей. Один из делегатов попытался выхватить саблю – и был мгновенно обезврежен охраной. Если учесть, что, кроме Рината, со мной не оставалось ни единого «идальго», только местные, я смог оценить, насколько хорошо их обучили за столь короткое время. Другие поляки после такого немедленно сдали оружие, но при входе ко мне, даже не представившись, попытались визгливо качать права.

– Шановни панове – ответил я со спокойной улыбкой. – Видите ли, у нас тут не принято просить о милостях, бряцая и с оружием. Поэтому наши шляхтичи – и я показал на своих ребят – поступили абсолютно правильно.

Ринат перехватил эстафету:

– А вашего пана, как его зовут-то?

– Духиньский, – сказал главный поляк.

– Так вот, пана Духиньского ожидает суд. И, возможно, виселица.

– То не ест можливе, – закричал первый поляк. – Он ест шляхчицем! И дипломатон! А панове сон ким? [23] Это невозможно! Он шляхтич! И дипломат! А вы кто?

– Вообще-то представиться первыми полагается гостям, – с лёгким поклоном ответил я по-русски. – Но ладно, пусть будет так. Я Алексей, князь Николаевский, доверенное лицо Его Величества Царя Бориса. Вот моя верительная грамота. А это – моё доверенное лицо, пан Ринат Аксараев.

Посол чуть побледнел; я не был одет ни в меха, ни в парчу, а оказался цельным князем. Но заговорил он, тем не менее, по-польски. Я не стал ему говорить, что язык я в своё время учил в университете – не потому, что мне это было нужно, а так, для интересу.

– Пшепрашам бардзо, пане кщёнже! Пан не розмавя по немецку? [24] Прошу прощения, пан князь. Вы не говорите по-немецки? (пол.).