Максим Дынин - Голод и тьма

Я спустился с коня и поклонился могиле, а затем матушке. Та робко улыбнулась:

– Рятуйте отца Иренея, добрые люди. Его матушка, Мария, захворала, когда мужа увезли. Дай-то Господи, чтобы хоть к ней супруг вернулся…

– А зачем он им? – сказал я и тут же пожалел. Но матушка ответила:

– Один из наших вернулся днесь из Любеча. Бает, там на рынке пять столбов поставили, и хвороста навезли. Боюсь я, добрый человек…

– Сделаем, что сможем, – пообещал я, подумав про себя, что это кардинально меняет наши планы. Мы собирались заночевать верстах в пяти от Любеча и наведаться туда рано утром. Теперь же мы гнали коней – хорошо еще, у каждого было по заводному – и к половине четвертого прибыли к хутору Березовка в двух верстах от города. Там мы услышали колокольный звон, доносившийся из Любеча.

Обоих стражников, стоявших у открытых ворот, наши ребята попросту сняли из винтовок, а затем мы вошли в город, ведя коней под уздцы и ступая как можно тише. В двух кварталах перед нами, насколько мы могли видеть, дорога расступалась и превращалась в площадь. Даже с того места, где мы были, был слышен гнусавый тенор, вещавший что-то на латыни, а затем другой – пониже – заговорил со странным акцентом:

– Ци иереи Алексий, Иреней и Борис, тако же диаконы Сергий и Александр, не последовали святой унии и посему суть еретики, повинны смерти через вогонь.

Я сделал знак – мы вскочили на коней и ворвались на рыночную плошадь, что у Пятницкой церкви. На ней к пяти столбам, под которыми были навалены огромные кучи хвороста, были привязаны люди в рясах. Даже с нескольких десятков метров было видно, что на лицах их не было живого места – лишь кровь и синяки. У четверых из них головы свисали, как у тряпичных кукол, а пятый силился выпрямить шею.

Толстый монах зажигал факел, а на помосте стояло трое: католический епископ, католический же священник, бубнивший и далее на латыни, и третий в православном священническом облачении. Униат, подумал я – ведь я в свое время был на свадьбе в униатском храме, и меня поразило, что убранство его, равно как и одежда священников, мало чем отличались от православной церкви. Что неудивительно – за переход под власть папы им разрешили оставить православную атрибутику и обряды. Перед помостом стояло два десятка польских солдат, а недалеко собрался безмолвствующий народ. И вдруг пятый священнослужитель наконец поднял голову и сказал твёрдым голосом:

– Отче! отпусти им, не ведя бо, что творят… [16] Отче, прости им, ибо не ведают, что творят (церковнослав.) Евангелие от Луки, 23:34.

Толстый монах ударил несчастного по лицу, взвизгнув:

– Zamknij usta, heretyku! [17] Заткнись, еретик!

Но, завидев нас, бросил факел, встал на колени, и заорал, путая польские слова с русскими:

– Милосчи проше у паньства! Я не сам, меня змусили!

Солдаты побросали ружья и тоже попадали на колени, равно как и оба католика, а вот лжеправославный выставил крест и зычно крикнул:

– Кайтесь, грешницы [18] В церковнославянском мн. ч. от грешник. !

Его, как и других, споро повязали, пока другие бережно снимали священнослужителей. Тем временем, ко мне подбежал пожилой человек с вислыми усами.

– Моцпане!

– Не видишь, что ли, это князь Николаевский, – цыкнул на него один из людей Ионы. Тот побледнел и бухнулся на колени:

– Не ведали мы, что ты князь! Не гневайся!

– Вставай, – ответил я с улыбкой, – а то и правда буду гневаться.

– Княже светлейший, я – выборный городской голова, Иван Еремеев сын. Вон там мой дом. Снесите святых отцов туда, у меня дюже места.

Пока ребята несли их туда, он ещё раз попытался встать на колени – я еле-еле успел поддержать его:

– Не надо, Иване, мы не ляхи, мы с вами русские люди, у нас стоять на коленях потребно только перед Богом. И светлейшим меня называть не обязательно.

Тот махнул рукой, и ко мне подошли ещё с десяток пожилых людей.

– Княже, дозволь прошение подать… Не отдавайте нас больше ляхам. Хотим под руку православного царя.

– Мы вас никому не отдадим! – заверил их я, а сам подумал, что, не дай Бог, может, и заключат наши очередной договор, который вернет город полякам или там литвинам. И пообещал себе, что подниму этот вопрос с Борисом. Конечно, грустно, что потомок либо сродник того самого Семена Бельского, который перешел на сторону православной Руси, чтобы не изменять своей вере, теперь – предатель и агент Речи Посполитой в наших рядах… И что у него есть какое-никакое, но влияние на Бориса. Но ничего, прорвемся.

Вслух же я попросил его:

– Расскажи лучше, что здесь было.

– Три года тому приезжал человек от круля польского, выгнал батюшку из Троицкого храма, что в детинце, и католикам его отдал. А священникам Пятницкого и Покровского сказал, чтобы в унию переходили. Они отказались, он кричал на них, но не сробил ничего и уехал. Только в Троицкий храм с тех пор никто и не ходил – токмо ляхи. А в сентябре прибыли много-много солдат ихних. Грабили и баб сильничали, а когда мы ходили к их енералу, тот побил нас и прогнал и еретиками обозвал. А потом приехали эти двое, иезуит Пётр – он показал на латинянина – и Гедеон, который в рясе православной. Сначала пришли в наши храмы и сказали батюшкам, чтобы унию признали. А неделю назад арештовали их, а потом ещё одного привезли, из Шуман, бают. Всю седмицу кричали они, били их, наверное.

А третьего дня епископ прибыл, Циприаном кличут. Объявил, что Чернигов скоро ихним будет, и что всем нам в унию треба. И сегодня всех на площадь согнали, сказали, еретиков палить будут. А разве наши батюшки еретики?

Хотели мы ослободить их, да там жолнежи [19] Солдаты. с бердышами да фузеями. Спаси тебя и твоих Господи, что успели вовремя!

– Слава Господу Богу нашему, – перекрестился я.

– И еще просим тебя, княже… эти люди – иезуит Пётр и отец Гедеон – хвастались, что много православных на костер отправили, в Гомеле, в Бресте, в Полоцке… Сжечь их надобно – видишь, столбы же есть, и хворост.

– Не дозволю. Отвезем их в Москву, пусть их царь судит.

– Добро, княже, – сказал седоусый, но как-то уныло.

Тут заверещала рация, и я, на глазах делегации, чьи глаза стали квадратными, ответил.

– Лосось – Сидору.

Ага, Пётр Сидоров, командир нашего конного эскадрона.

– Лосось слушает.

– Взяли мы гору – впрочем, и сопротивления-то не было, сами ворота отворили, а было их всего полсотни, два десятка артиллеристов да три из полусотни пехотной. Другие к Чернигову ушли. Теперь здесь Иона обустраивается. С пленными что делать?

– Ценные есть?

– Да нет, главный тут – хорунжий какой-то. Здесь остались подземелья, еще домонгольские, там они теперь и содержатся. Да и ты давай лучше сюда, здесь условия всяко получше будут, чем в посаде. Дворец всё-таки, пусть и скромный.