Максим Дынин - Голод и тьма

Десна повернула куда-то на юго-запад, а дорога и дальше шла строго на закат. Леса становились все дремучее, селения встречались все реже. Почти все они состояли из добротных пятистенок, с церковью в середине села, но пару раз нам попадались деревни из мазанок, судя по всему, недавно построенных. Встречали нас везде дружелюбно, особенно малороссийские переселенцы, как только они успевали заметить, что мы не поляки. Тем более, многие узнавали нашего проводника – Ваньку, сына Ивана, старосты Сосновки.

Первого ноября, ближе к вечеру, мы вышли к речке, на другой стороне которой за лугами находились убранные поля, а за ними – самое крупное из всех сёл, виденных нами после Сосновки. Увы, практически все дома, и то, что, вероятно, было церковью, представляли из себя груду обгорелых бревен, и запах гари чувствовался даже по эту сторону реки.

– Перекоп се, княже, – сказал Ваня. – А река – то Сновь. Вон там паромщик жил, – он указал на сгоревшую избу по ту сторону.

– Интересно, – сказал я. – А брода нет? Ведь даже лодок, и тех не видать.

– Есть, но он далеко вверх по реке. Верст, наверное, с тридцать.

– А что вон там за дом большой? – спросил я, указывая на нечто вроде ангара по эту сторону реки, находившийся у небольшого заливчика прямо на кромке леса.

– Это – лодочный сарай, княже. Но там вряд ли что-нибудь будет.

В сарае и правда ничего не было, кроме следов на земле от лодок. Рядом с ним оказался крохотный домик. Когда мы подошли, я услышал какой-то шорох и, махнув рукой Ринату, вместе с ним вошел в горницу. В середине находилась небольшая печь, без дымохода – избушка, если и топилась, то по-черному; стены были сплошь черные, закопчённые, только в одном из углов были иконы, покрытые чистыми рушниками. Вокруг стен шла широкая лавка.

Я подумал, что шум мне послышался, но Ринат пошарил рукой под лавкой и вдруг отпрянул:

– Твою мать!

Встав на колени, он еще раз взглянул туда и неожиданно улыбнулся:

– Не бойся, мы свои.

Из-под лавки вылез белобрысый мальчишка лет двенадцати, одетый в залатанную рубаху.

– Барин, прости, что я тебя укусил, я мыслил, ты татарин или лях.

Ринат засмеялся.

– А откуда ты узнал, что я русский?

– Ляхи и татаре так не бранятся. А кто ты?

– Майор русский. Ну… это вроде сотника. А это, – он показал на меня, – Алексей, князь Николаевский.

Мальчик неожиданно встал на колени и залепетал:

– Прости меня, княже… Не ведал я.

Я взял его за плечи и поставил на ноги.

– Ну и хорошо. А что я князь, так это все равно. Чем ты меня хуже? Да ничем. Как тебя зовут-то?

– За… Захар. Захар Григорьев. Батюшку покойного Григорием звали. Был он в дружине в Чернигове, да убили его ляхи. А мамка за Семена Васильева вышла, паромщика здешнего.

– Светлая память рабу Божьему Григорию, – сказал я, широко перекрестившись.

Глаза мальчика заблестели; было видно, что он еле-еле удерживается от слёз. Я поскорее перевёл разговор на другую тему, тем более, надо было получить как можно больше информации.

– А здесь кто был, татары али поляки?

– Крымчаки, княже. Вчера с утра пришли. Захопили паром через Десну, но, пока переправлялись, наши все в лес утекли. А мне отчим велел лодки через Сновь увести и спрятать. Сробил я то, а вот только не дождались меня. А татарове, яко пришли, зараз все спалили, и тех, кто не убёг, поубивали али угнали. Я боялся, что и за мной придут, и сховался под лавицу-то.

– А лодки где?

– В заводи, схованные. Покажу тебе, княже.

– Есть хочешь?

Мальчик попытался покачать головой, но на лице явственно проступила надежда. Я достал кусок хлеба и вяленого мяса и протянул ему:

– Ешь, не бойся.

Когда он все сжевал, я спросил:

– А Чернигов далече?

– Да верст пятнадцать, княже! Если хочешь, я покажу!

Я отпустил Ваньку, который немедленно отправился обратно, благо отец дал ему лошадь, а сам распорядился начать переправу. В одной из заводей, вход в которую был замаскирован кустами, растущими у горловины, мы увидели не только две лодки, но и крупный плот с шестом, которым Захар, как оказалось, очень неплохо управлялся. Переправились мы где-то за полчаса, не больше, после чего я распорядился отправить разведку, а сами мы после короткого привала и захоронения трупов, валявшихся на улице, отправились дальше, где, по словам Захара, располагался Новоселовский хутор – Захар рассказал, что там селились черкасы, бежавшие из «ляшских земель».

За кромкой леса мы увидели и здесь сплошные пепелища, все, что осталось от полутора дюжин жилищ. Судя по всему, приход степняков для местных был полной неожиданностью, и никто не успел бежать. На улице лежали десятка три трупов – у кого было перерезано горло, у кого отрублена голова, а у многих просто вспороты животы. Когда я увидел маленькую, лет, наверное, двух девочку, на чьих выпущенных кишках копошились жирные зеленые мухи, я посмотрел на Сашу и Рината:

– Пленных, я полагаю, брать не будем. Кроме тех, кого придется. Мирз там всяких либо польских сановников.

– Вот им-то хотелось бы в первую очередь кишки выпустить, – горько усмехнулся Саша.

– Политика, мать ее так-разэтак, – глухо сказал Ринат. – Да и не звери мы, в отличие от них. Повесить – и вся недолга.

Ребята даже без приказа начали рыть общую могилу, а минут через двадцать из рощи к западу пришли трое разведчиков, и с ними юноша в изорванной, но богатой одежде. Лицо его было синим и опухшим – судя по всему, его долго били – но держался на ногах он крепко.

– Господин полковник, – я сразу приосанился; обыкновенно лейтенант Семен Траутман, один из «москвичей», назвал бы меня «Лёхой». – Это Феодор Феодорович Ноготков-Оболенский, сын воеводы черниговского. Отец послал его с депешей, но его поймали крымчаки, товарищей его убили, а его захватили на окраине леса. Мы его и отбили, да так, что другие ничего и не заметили.

– Здрав буди, Феодор, – сказал я.

Тот поклонился.

– Княже…

– Пусть тебя наши врачи посмотрят, а потом поговорим.

К счастью, оказалось, что никаких существенных увечий ему нанести не успели. А ситуация была такая.

Чернигов был окружен со всех сторон. Вчера с севера и запада появились поляки – только в пределах видимости находились две сотни «крылатых гусар», две сотни легкой конницы, шесть полков пехоты, несколько артиллерийских батарей. Еще четыре батареи расположились к югу от Десны, напротив детинца. Их посольство потребовало немедленной передачи им Чернигова, что воевода, естественно, делать отказался. Сегодня на рассвете он послал сына в сопровождение десятка конных на восток, туда, где, как им казалось, никого не было; неожиданно с той стороны появились татары и захватили их. Феодора заставили смотреть, как его людей по очереди обезглавили, после чего избили его и только тогда начали допрос.