Максим Дынин - Голод и тьма

«Дворец съездов», подумал я, хотя, конечно, тот, древний, давно уже в руинах – впрочем, именно на нем и покоится фундамент нынешнего.

Отгадайте с трех раз, кому предоставили покои для VIP. Настоящие стекла в окнах, кафельная печь, ковры, гобелен на стене… Кровать под балдахином, и даже без клопов. Конечно, пахнет дымом – как мне объяснили, у последнего поляка, который спал на этом месте, были блохи, которых пришлось выкуривать.

Другие помещения «дворца» были поскромнее – в окнах были лишь ставни, через щели в которых дуло, а вместо кроватей были деревянные топчаны с соломой вместо матрасов. Пахло какой-то гадостью от клопов, которая, как оказалось, была у нас в наборе. На этаже были и внутренние комнаты с запирающейся снаружи дверью. В одну из них мы поместили епископа и того самого толстого монаха, оказавшимся личным его святейшества прислужником, а оставшихся солдат затолкали в подвалы вместе с их хорунжим. Петра и Гедеона мы оставили внизу, в подвале у головы.

После обильного ужина, я лег спать, но только я заснул, как меня разбудили вопли. Я вскочил и открыл окно – все эти звуки доносились из посада. Я быстро оделся, взял десяток измайловцев и поскакал с ними вниз, по крутой дороге, каким-то чудом не сломав себе шею.

На рыночной площади я увидел, что к столбам были приторочены двое, а один из священников, еле стоя перед ними и держась за помост, выговаривал собравшейся толпе, у многих из которых были факелы:

– Не берите грех на душу, православные! Нехай их судит сам государь. Ведь повязал их князь, он и пообещал отдать их царю.

Я узнал отца Иринея и подошел к нему под благословение, затем спросил:

– Честный отче, что здесь произошло?

– Спалить папистов хотели люди. Разбудили меня их крики, я встал с постели, накинул подрясник и отправился к народу, дабы защитить его от страшного греха.

– Так, народ. Расходимся, – крикнул я.

– Так ведь они хотели наших святых отцов спалить… – промямлил кто-то.

– Они хотели. Но мы не ляхи, мы православные, – сказал я.

Обоих католиков мои ребята отвязали, но оказалось, что первый из них – иезуит Петр – был избит до такой степени, что уже был мертв. Другой же, униат Гедеон, тоже был близок к смерти. Он взмолился:

– Господине…

– Князь се, мордерцо [20] Morderca – убийца (пол.). – важно поправил его голова, откуда ни возьмись, нарисовавшийся рядом. У меня сложилось впечатление, что именно он верховодил линчевателями, но я ничего не сказал.

– Княже светлый, будь ласка, позволь отцу Иринею исповедовать меня… А потом желаю с тобой переговорить.

Я посмотрел на отца Иринея, тот кивнул:

– Прикажи отвести нас в покой, где я лежал – там больше никого немае, иных иереев и диаконов отнесли в их дома.

Мои ребята унесли Гедеона, а я придерживал храброго батюшку, который с трудом ковылял; как он сумел так быстро выбраться к народу и встать между ними и их потенциальными жертвами, я даже не знаю.

Опершись на столик и положив на него Евангелие и крест, предоставленные головой, он строго посмотрел на меня, и я ретировался. Голова угостил меня взваром из ягод и, потупив глаза, промямлил:

– Светлейший княже, не гневайся на нас. Не могли мы простить латинянам, что они наших батюшек сжечь хотели.

– Ладно, – вздохнул я. – Но помните, вы теперь – Русь, и негоже творити таковое. На татей есть суд. Добро?

– Добро, княже! – ответил тот, причем в голосе его я явственно услышал облегчение.

Где-то полчаса мы сидели и ждали, потом отец Иреней вышел к нам:

– Батюшко, тебе же лежать надобно, – бросился к нему голова.

– Надобно-то надобно, но нет у тебя другого ложа? На том сейчас Гедеон.

– Есть, как же нет!

– А ты, княже, – повернулся ко мне отец Ириней, – ступай к Гедеону, просил он вельми.

Гедеон рассказал мне многое. Был он секретарем у епископа Львовского, которого тоже звали Гедеон. И, когда тот принял унию, то отец Гедеон с радостью присоединился. Затем, по благословению своего епископа, он стал переводчиком у отца Петра Скарги, который ездил по Белой и Чёрной Руси [21] Чёрная Русь – северо-запад нынешней Белоруссии и некоторые сопредельные земли. и требовал, чтобы тамошние священники присоединялись к Унии. Согласились очень немногие, поэтому скоро отец Пётр начал лишать «схизматиков» сана и помещать под арест, церкви же отбирались в пользу унии. После поражения Речи Посполитой в Посеймье в девяносто восьмом году было решено временно прекратить насильственное отчуждение церквей и перейти к тактике увещевания. Но, кроме приходов, принявших унию в самом начале либо отчужденных силой, ни один приход в зоне ответственности отца Петра не присоединился к Греко-Католической церкви.

Этим летом насильственные захваты возобновились, но не раз и не два Скарге приходилось уносить ноги от разъяренного местного населения [22] В нашей истории, схожий жизненный путь был у Иоасафата Кунцевича, которого в Белоруссии до сих пор вспоминают недобрым словом, зато католики недавно признали блаженным. . И, наконец, когда в Варшаве возникла уверенность в том, что Чернигов и Северские земли удастся захватить без проблем, Скарга решил действовать самыми радикальными мерами, вплоть до объявления противников унии еретиками и казни их. И Любеч должен был стать первым полигоном для опробования этой тактики.

– Понятно. А зачем вы попросили отца Иринея об исповеди?

– Грешник я страшный, княже. Если не выживу, то пусть хоть предстану перед Господом исповедовавшимся.

– А если выживете?

– Супруга моя, матушка Епифания, умерла сразу после того, как я принял унию – некоторые говорят, от горя. Детей у нас так и не народилось. Поэтому желал бы постричься в монахи, грехи свои отмаливать. Если суд не повелит меня казнить.

Когда я вышел, голова передал мне, что меня просит зайти к нему отец Ириней. Тот лежал в кровати, но, увидев меня, с трудом присел и попробовал изобразить поклон. Я приложился к его руке и сказал:

– Батюшка, вы хотели меня видеть?

– Да, сын мой. Прошу тебя, скажи государю – нехай дозволит Гедеону постричься в монахи. Верю я, что мы спасли душу православную.

Вернувшись в свои покои во дворце, я долго пытался заснуть, но события последних суток все еще стояли перед глазами. И, когда я наконец прикорнул, меня разбудил Петя Сидоров.

– Алексей, вставай!

– Сколько времени, Петь?

– Восемь часов, как ты и просил.

Воистину, подумал я, покой нам только снится…

На следующий день из Чернигова пришли две сотни, включая команду артиллеристов, и мы вместе с Ионой отправились в Чернигов, прихватив с собой отца Иринея. Батюшка потребовал возвращения в родной приход, и ему это было разрешено с условием, что он неделю проведет в постели. На время его лечения по моей просьбе собирались прислать в шуманский храм священника из одного черниговского собора. То же было сделано и для Пятницкого храма в Любече, ведь обоим тамошним батюшкам точно так же предстоял курс лечения.