Максим Дынин - Голод и тьма

Клише и прессы выехали из Борисова в Новгород и Тверь двадцать первого августа по новому стилю, а в Твери ожидались первого сентября. А уже двадцать пятого августа, или пятнадцатого по старому стилю, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, как и было написано в наших книгах по истории, грянули морозы, дождь превратился в снег, и Москва стала напоминать рождественскую открытку. Вот только до Рождества было ох как далеко…

В тот же день, мы со Строгановым увиделись на службе в Успенском соборе Кремля. Вскоре после службы, Дмитрий Пожарский со сватами ожидался на усадьбе Годуновых в Кремле, где, а не во дворце, и должны были пройти смотрины. Прибыть он туда должен быть в сопровождении сватов – родственника Митьки Дмитрия Петровича Лопаты-Пожарского, по матери, Семёна Петровича Беклемишева, а также князя Николаевского и Радонежского, сиречь меня. Так что я не сумел принять приглашение Никиты Григорьевича отпраздновать создание Соликамского монетного двора, и вместо этого позвал его к себе на Никольскую на следующий день.

Я, конечно, начисто позабыл, что должен делать сват, но другие двое блестяще справились со своей задачей, и мне оставалось лишь повторять за ними. Зато, когда Дмитрий и Ксения наконец увидели друг друга, девушка густо покраснела, а Митя более не смог отвести глаз с невесты. Вопросов не было, и, хоть все и покочевряжились для приличия, понятно было сразу – свадьбе быть, и, как мне потом сказал Дмитрий Петрович, сразу после святок, хотя формального согласия мы ещё и не получили.

На следующий день ко мне прибыл Строганов. Начинали мы с заздравных тостов. Понравилась эта идея Никите Григорьевичу, да и не только ему, так что, полагаю, "заздравный кубок" войдёт теперь в русскую традицию. За ними последовал сытный обед в лучших традициях русской кухни конца двадцатого века – солянка, хачапури, котлеты по-киевски с картофельным пюре, вареники с творогом и сметаной. Никита уплетал всё за обе щёки, и взял с меня обещание, что мои "людишки" поделятся рецептами с его поварами.

А затем нам подали чай, и мы наконец-то перешли к сути разговора.

– Уважил ты меня, княже, ох как уважил. Теперь ты у меня в Соликамске всегда желанный гость. И люди твои.

– Отправлю я к тебе обратно своих геологов, и ещё военных людей. Они же и научат твоих людей этим блюдам.

– Добро, княже! Вот только уходить я решил уже завтра на рассвете. А то, пока я сюда ехал, в Кремлёвском рву уже вода льдом покрылась. Если не потеплеет, то недели через полторы начнётся ледостав на Москве-реке, так что мост разбирать, наверное, уже завтра начнут, или, может быть, послезавтра. А на Волге и Каме лёд станет не сразу, но у Соликамска, боюсь, уже через месяц-полтора. А мне лучше по воде до дома добираться.

– Добро! Подготовлю я тебе людей до сегодняшнего вечера.

На следующее утро, я распрощался с Никитой Григорьевичем и со своими ребятами, уходившими с ним; я послал ещё двоих, чтобы они наладили радиоточку в Казани, чтобы мы таким образом смогли связаться с Соликамском, да и с Уралом. А вечером тридцать первого мы временно распрощались с Анфисой, заселив ее в девичье общежитие Покровской школы. Первые месяцы им вообще не разрешалось покидать территорию школы, и первую возможность ее увидеть мы должны были получить лишь на праздник Покрова. Мне же учителя сказали, что мало ли, что я их начальник – раньше этой даты они меня на территорию школы не допустят даже для инспекции. На Никольской все успели полюбить милую и ласковую девочку, которая перестала чураться других и всегда пыталась помочь, как могла, так что на праздник начала учебного года поехали почти все, кроме дежурных и тех, у кого были другие обязанности. После молебна в школьной церкви нас попросили немедленно покинуть территорию, и возвращались мы чуть погрустневшими.

А вот то, что Строганов привез, очень сильно помогло победить голод в Москве и пригородах. Более того, для летучих отрядов теперь было и продовольствие, и деньги, так что, несмотря на морозы, голодных смертей стало намного меньше. Статистики, конечно, никто не вел, да и сложно было бы получить исходные данные, но мои ребята, занимавшиеся подсчётами, утверждали, что от голода с начала года умерло не более тридцати тысяч, наверное, намного меньше. Это все равно была цифра, резавшая меня по живому, но все-таки она ничтожно мала по сравнению с тремя-четырьмя миллионами умерших в нашей истории. И южная граница страны усиленно заселялась людьми, которых иначе не было бы в живых; то же и с Невским устьем, и с начавшейся миграцией на Урал, да и в Сибирь через Верхотурье – даже в мороз санный путь был намного быстрее и приятнее, чем гужевой транспорт летом. Да и для переселения к нам в Америку ребята уже подобрали более восьми тысяч – они каким-то образом сумели подготовить "Победу" к перевозке такого количества людей.

Несмотря на все эти радостные новости, в Москве вновь поползли слухи о том, что голод и холод – наказание за попытку убийства царевича, и что они прекратятся, как только царевич Димитрий сядет на свой законный трон. И, что хуже, на этот раз это были в большинстве своём просто городские сумасшедшие, наслышавшиеся речей провокаторов предыдущей зимой, после прихода поляков. Но из Польши никаких новостей о якобы чудесно спасенном царевиче не было. Я не обольщался – зная поляков, и памятуя, какие именно небылицы они распространяли в начале года, было ясно, что они ждут лишь подходящего момента. Вот только в нашей истории самозванец пришёл через Черниговщину и Северские земли, которые потом заграбастали поляки, а сейчас и там, и там им мало что светило. Я подозревал, что поход самозванца на Русь начнется либо там, где Днепр уходит в Белоруссию, и наша граница с Речью Посполитой становится сухопутной, либо севернее Смоленска. Возможен был и третий вариант – по Дону либо сразу на Воронеж. Но шансов у них не будет, и проторить дорогу к трону самозванцу может лишь измена.

Так что нам оставалось лишь ждать, надеяться на лучшее, но всё равно продумывать варианты ответных действий.

Жизнь шла своим чередом. Уроки с родственниками Бориса потихоньку прекратились – они оба умели уже и читать, и писать, и считать где-то на уровне седьмого-восьмого американского класса, хотя мои русские коллеги утверждали, что в России конца двадцатого века это был бы максимум четвертый класс. К царю я ходил один или два раза в неделю, но это уже были, как правило, не уроки, а обсуждения тех или иных вопросов. Вот Ксения все еще ждала меня почти каждый день, мотивируя это тем, что после женитьбы уроки прекратятся. Ведь по ее словам, даже если Митенька и согласится на их продолжение, проводить время с его супругой в его отсутствие здесь посчитают за верх неприличия.