Максим Дынин - Голод и тьма

– Прикажу, чтобы вам прислали.

– Спасибо, княже!

– А почему монастырь на Труворовом городище?

– Трувор в этом месте свой город построил, а не там, где сейчас крепость. Там и холм остался – Труворова могила. А рядом – Ключи двенадцати апостолов, где вода святая.

Мы поблагодарили игумена и братию, оставили им серебра, и направились в Труворово городище.

Издалека Николин монастырь представлял собой грустную картину – полуразрушенные стены, храм Николы без купола, груда камней на месте келий… Из новых построек – недавно построенная двухэтажная изба, судя по всему, обитель немногих монахов. Я решил озадачить местные власти, чтобы они прислали людей, да хотя бы изборских беженцев, для восстановления монастыря. Во-первых, это святое место. А во-вторых, при смуте (которую, возможно, и получится пресечь, а если нет?) или нашествии шведов (хоть это пока маловероятно) каждый монастырь желательно превратить в грозную крепость.

Своих людей я послал в близлежащий Изборск, чтобы они поговорили с местным старостой. Со мной, несмотря на все мои уговоры, увязался Юра Заборщиков.

Когда мы подъехали к обители, то увидели человека в рясе с тачкой камней, которую он вез к бреши в стене. Несколько монахов споро закладывали ее камнями.

– Здрав буди, брате! – сказал он мне. – Кто еси?

– Алексей, князь Николаевский и Радонежский, – ответил я. – А вас как именуют, брате?

– Аз есмь отец Варсонофий, грешный игумен сей обители.

Я поклонился и сложил руки для благословения. Монах перекрестил меня и дал мне поцеловать свою длань, а я спросил:

– Отче, а почему ты сам камни возишь?

– Так ведь, княже, рабочих рук у нас мало, всего дюжина иноков, вот и приходится самому поработать.

Когда же я заметил, что в шестьдесят лет лучше предоставить работу другим, он рассмеялся и сказал:

– А вот и не угадал! Семьдесят мне уже, княже. Но с Господней помощью бодр я, и силенки пока есть.

– А можно и мне помочь?

Игумен строго посмотрел на меня и сказал:

– Не княжеское это дело. Ладно, сейчас закончим, и приходи на молебен, а затем на трапезу.

Внутри церкви Николы все оказалось на удивление хорошо восстановлено, даже древние фрески. После молебна, мы отправились в избу. Как обычно, на первом этаже находились хозяйственные помещения – кухня с лестницей в подпол, небольшая трапезная, склад инструментов – а на втором, наверное, братское общежитие. Трапеза состояла из супа из каких-то кореньев – в отличие от Ипатьевского монастыря, это было не потому, что пост – ведь Святейший отменил в этом году Петров пост – а потому, что ничего другого у них не было.

Я рассказал отцу Варсонофию о моих идеях по рабочей силе, на что монах сказал:

– Люди сии большею частию православные чухонцы, княже, себя они именуют сето. Спорые на работу и старательные. Вот только платить нам им нечем. И даже накормить их мы не сможем.

Я достал из седельной сумки несколько свертков с монетами и сказал:

– Отче, прими мой скромный дар. Здесь хватит и чтобы людям заплатить, и чтобы продовольствие закупить на несколько месяцев. А мы вам еще пришлем из Нарвы.

– Храни тебя Господь, княже! Вижу, что спасет он тебя от скорбей.

Он благословил нас на обратную дорогу, и мы отправились к Ключам Двенадцати апостолов – системе родников и водопадов рядом с Изборском. Вода была ледяной, но я все-таки не выдержал, разделся, и залез в природную купель, окунувшись с молитвою три раза, а затем то же сделал Юра. Как ни странно, после купания холодно не было, а на душе стало легко.

На обратном пути, когда мы проезжали через рощу, моя лошадь вдруг споткнулась и повалилась на землю – поперек дороги был натянут шнурок. Тут же из-за деревьев показалось несколько людей в шлемах и кирасах.

– Беги, – крикнул я Юре. – Кому говорю!

Он ускакал, а я вытащил револьвер (почему-то мне нравилось путешествовать с одним из «кольтов» с «Победы») и начал стрельбу.

– Wir brauchen ihn lebendig! [36] Он нам нужен живым!. – закричал один из нападающих, почему-то по-немецки.

Мне они живыми нужны не были – и я расстрелял весь барабан, с удовлетворением отметив, что четверо лежали без движения, а пятый дергался на земле с раной в животе. Бросив револьвер подальше, в кусты – это ведь тоже технология, которую они могут хоть и неуклюже, но скопировать – я достал нож. Но им я пользоваться умел плохо, кроме того, все они были в кирасах. Тем не менее, одного я все же смог-таки ударить ножом в пах. Страшный крик дал мне понять, что нападающий заговорит в скором времени фальцетом. После этого на меня набросились и начали бить, нож я выронил, но сильным ударом в незащищенную челюсть отбросил еще одного (все-таки я американский футболист…). А потом перед глазами всё взорвалось.

Очухался от сильного толчка. Вокруг было темно, и в воздухе витал странный запах. А толчки продолжались. Потом до меня дошло, что пахло свежей соломой, и что темно было потому, что я лежал на дне телеги под слоем соломы. Если бы меня положили на солому, то я не чувствовал бы каждую яму и каждый ухаб.

Еще, увы, к запаху соломы примешивался запах мочи – не знаю, сколько я лежал в отключке, но штаны у меня были мокрыми. Блин, ну, не дурак ли я? Сколько раз мне говорили, чтобы я никуда не ездил без охраны. Тем более, после Мексики. А я, как и тогда, оказался самым умным.

Зачесалась щека. Я хотел ее почесать, но руки оказались связаны. Ноги, кстати, тоже. Пришлось почесаться о телегу – и в щеку впилась заноза. Так, и что теперь? Хорошо хоть, щека перестала чесаться.

Неожиданно послышались голоса. Говорили по-немецки, но на каком-то нижненемецком диалекте, так что понимал я их сначала с трудом.

– А ты уверен, что этот подойдет?

– Видно же было – ехал из русского монастыря, значит, русский. И не солдат, ведь одет в партикулярное платье. И чудное такое – не иначе из этих, пришлых. И не воин – кирасы нет, меча тоже, ножом драться не умеет.

– Да, на воина не похож.

– Теперь в этом не уверен – он убил пятерых моих людей и ранил двоих. Ладно, почти все они эсты, быдло, туда им и дорога. А вот Вольфганг теперь больше не будет иметь детей – и его пришлось оставить там, у Ирбоски.

– У Изборска.

– Не все ли равно – с этими русскими названиями можно и язык сломать.

– То же самое они говорят про наши названия, Альберт.

– Ну и что же такого сложного в название Дерпт? Или Киррумпэ?

Первый захохотал.

– Ты еще спроси, что же такого трудного в названии Кведлинбург. А его никто не выговаривает с первого раза.

– А это еще где?

– Я там родился. Потом, дурак, приехал в эти края. А ты?

– А я из Лауэнбурга – это в Померании. Младший сын, надоело, подался сюда. Думал, все просто – режь ливов, пруссов и эстов, и дело с концом. А здесь то нас шведы бьют, то вот к русским посылают. И, как назло, какой-то русский Вольфганга оскопил. А как я без него? Лучший мой человек был.