Максим Дынин - Голод и тьма

– Выходят твоего кнехта. А что он больше баб не сможет трахать – так ему, кобелю, и надо. А то мои эсты недовольны, он как выпьет, то сразу в их деревню, где ему все равно, девка перед ним или чья-то жена. Иногда даже маленьких обесчестить может. Хотел его пару раз прогнать, да барон не разрешил – солдат, говорит, хороший, а этих эстов не жалко. Теперь, наверное, Вольфганг совсем озвереет – а такие люди нам не помешают.

– А с этим что будет?

– Что, что. Передадим его полякам, как обещали. Их король Сигизмунд, говорят, обещал за русского из этих, пришлых, большие деньги; а наш барон выдаст нам с тобой по тысяче талеров. Слава Господу и всем его святым!

– Избить бы его как следует.

– Я тебе изобью! Не слышал, что ли – было сказано взять неповрежденным. А то издохнет по дороге… Твой человек ещё ему по голове дал, да так, что он, может, и не оправится.

– Оправится. Мой человек дело знает. Но его что, на руках теперь носить? После того, что он сделал с моими людьми?

– У поляков есть свои пыточных дел мастера, они пусть с ним и работают. Не бойся, Эдмунд, ему будет похуже, чем, если ты его изобьешь.

Так, подумал я. Похоже, влип. Но вот что интересно. Это немцы – стало быть, везут меня куда-нибудь в близлежащую Ливонию. Католики – протестанты не стали бы говорить о святых. Везут меня в эстонскую часть Ливонии – упоминаются именно эсты, но ту часть, что под Речью Посполитой – именно там в основном католики. Первый, Альберт, такое впечатление, только что встретил второго, Эдмунда, и его людей – наверное, мы еще недалеко от границы. Эдмунд, судя по голосу, был тем самым, который кричал, чтобы меня брали живым. И хорошо, что они не знают, кто я.

Заноза в щеке тупо ныла, гениталиям было холодно – представьте себе, все снизу мокрое, а температура градусов в восемь, не больше. Я даже не мог вытянуться в полный рост – телега была не более метра восьмидесяти в длину, а во мне было сантиметров на пять-шесть больше. Но я решил пока не подавать голоса.

Через час телега остановилась, солому подняли и достали меня. Альберт оказался здоровенным рыжим и бородатым немцем. Эдмунд же – тоже нехилого размера светловолосый крепыш с шрамом на всю щёку.

– Допри ден, – насмешливо сказал мне Альберт.

– Was soll des [37] «Что это такое» – на швабском диалекте. ? – спросил я.

Тот переменился в лице.

– Ты кто? И почему говоришь, как шваб?

– Я барон Александр фон унд цу Нойфен, – сказал я, нагло присвоив себе титул исторических хозяев одной из руин, располагавшихся недалеко от Штутгарта. – На службе его сиятельства князя фон Николаефф.

– Ты что, православный, если служишь их князю?

– Нет, католик, – и я перекрестил свое сердце – мелко и слева направо. Моя первая жена была католичкой, и я нередко бывал в их церквях вместе с ней. У нее даже были планы нашего венчания в католической церкви – к счастью, прерванные известной историей с ее шефом.

– Прочитай «Отче наш».

Я учил в свое время латынь, и начал: «Pater noster, qui es in caelis…» – тщательно следя, чтобы произносить слова именно так, как произносили их в средневековой Германии.

– Хватит. Значит, ты и правда католик, да еще, похоже, немецкий дворянин. Ну что ж, это меняет дело. Но ты говоришь, что служил у их князя. Ты там много видел?

– Много чудесного, – сказал я.

– Ну, тогда, может, ты нам подойдешь. Переоденьте его, – крикнул он эстам, кучковавшимся неподалеку.

Меня развязали и раздели догола. Я обрадовался, что в детстве родители сумели настоять на том, чтобы меня не обрезали; в Америке во времена моего рождения, как правило, обрезали всех – считалось, что это более гигиенично. А то объясняй ещё, почему немецкий барон обрезан, как какой-нибудь еврей… Затем мне принесли относительно чистую одежду – панталоны, камзол, чулки. Туфли на меня надели те же самые, которые уже были на мне, прокомментировав:

– А откуда они у тебя? И такая одежда?

– Выдали у князя фон Николаефф.

– А ты видел этого князя?

– Видел. Большой такой, повыше меня. Волосы светлые, глаза голубые, на лбу шрам.

Про шрам я соврал – но кто докажет?

– Хорошо, херр барон. Пойдем поедим, пока эти скоты – и он показал на эстов – приготовят вам карету.

– Я могу и верхом.

– Можете. Но, видите ли, вас нам терять не с руки. А если вы будете в карете, да еще под охраной, нам будет как-то спокойнее.

Со мной в карете ехали три вооруженных мордоворота – двое рядом со мной, и Альберт, сидевший напротив меня. У меня возникла было мысль вырубить их всех, но я ее отмел. Будь на моем месте Мишка Неделин или Саша Сикоев, то это было вполне реально, а так…

Альберт всю дорогу меня расспрашивал про Швабию. Конечно, я мало что знал о Швабии шестнадцатого века, когда, согласно легенде, я ее покинул. Но он знал про нее еще меньше, а я рассказал ему, что был младшим сыном в семье, и отправился в Новый Свет служить испанцам.

– Но не любят испанцы нас, немцев, и пришлось мне возвращаться в Кадис.

Альберт захохотал:

– Так бы и сказал, что проворовался, и тебя после экзекуции назад отправили. Слыхал про такое. Работал, небось, на охране добычи серебра?

– Не важно. Вот только выкинули меня в Кадисе практически без денег. Так что о возвращении домой и речи быть не могло.

– Ну и что было дальше?

– А дальше я надеялся работу найти, стреляю я хорошо. Но, когда испанцы узнавали, что я до того был в Америке, они мне отказывали.

– Да уж. А из чего ты такого стрелял, что четырех человек убил?

– У меня были два трехствольных пистоля.

– Неплохо! А откуда ты их взял?

– Привез из Америки.

Альфред ждал дальнейших пояснений, но я лишь многозначительно промолчал. Он вздохнул, и сокрушенно сказал:

– Как жаль, что мы их не нашли. Я бы от них не отказался. А как в Россию попал?

– Нанялся на проходящие мимо русские корабли, и на них проследовал в Россию. А там я служил управляющим у князя фон Николаефф. Ну не могут эти русские ничем управлять без нас, немцев.

Альберт заулыбался – похоже, если у него и оставались сомнения в том, что я немец, они после этого улетучились. Потом я по его просьбе долго рассказывал про Мексику – откуда он мог знать, что деревни, про которые я рассказывал, находились недалеко от Санта-Лусии, а не у Мехико. А вот рассказы про индейцев, их нравы, их женщин ему очень понравились. Только на мой рассказ об индейских банях он скривился, как от зубной боли:

– Варвары. Не по христиански это – мыться. Прямо как русские…

После обеда, меня разместили в комнате на постоялом дворе. Я разделся и лег в кровать, но не успел я заснуть, как в дверь постучали. Вошла молодая полноватая блондинка, лет, наверное, двадцати, и сказала на ломаном немецком: