Максим Дынин - Голод и тьма

Меня привлекла массивная кирха, двери которой были приоткрыты. Внутри царил полумрак, сквозь который пробивался свет полутора десятков свечей. Украшений практически не было, как это часто бывает в протестантских храмах, разве что угадывался геометрический узор на полу.

– Сын мой, храм закрыт, – услышал я знакомый голос. Исходил он от человека в сутане.

– Отец Юрген, рад вас видеть! – чуть поклонился я.

– Это вы, князь фон Николаев? – голос пастора резко потеплел. – Как я рад снова вас видеть! Я как раз собирался домой, не откажетесь ли составить мне компанию за ужином? Моя Астрид будет очень рада!

– У меня с собой охрана и мой приёмный сын.

Тот чуть погрустнел – немцы, как правило, не любят неожиданностей, тем более связанных с количеством гостей. Но отец Юрген Шнайдер – а это был именно он – сказал:

– Если их устроит стол, где обычно едят наши прихожане, то мы будем рады и им.

Фрау пфаррерин [38] Pfarrer – пастор, Pfarrerin – жена пастора. Шнайдер оказалась худой женщиной лет, наверное, сорока, с растрёпанными светлыми волосами. Узнав, кто перед ней, она взяла мои руки в свои:

– Князь, я вам так благодарна, что нам не пришлось покидать свой город! Отец Юрген прислал тогда за мной, и я вернулась в город. Наш дом никто не тронул, а жизнь стала лучше, чем раньше, хвала Господу! И вам! Только благодаря вам дома не грабили, людей не убивали, девиц не лишали чести…

– Полноте, фрау пфаррерин…

– Нет-нет, и не говорите – я была в городе, когда Делагарди убивал русских, я помню, как это было. И мы думали, что русские отомстят, а вы показали редкостное благородство. Мой муж каждую неделю на службе возносит молитвы за вас, да и дома, когда мы молимся, мы тоже поминаем ваше имя…

Кормила она нас на убой – обычно, если немцу скажешь, что не голоден, то он вас не поймёт, но фрау Шнайдер могла бы дать сто очков вперёд многим хлебосольным хозяйкам. Я объелся так, что с трудом пролез обратно в дверь, да и то меня выпустили лишь после торжественного обещания вернуться к ним в будущем.

С раннего утра мы вновь сели на плоскодонку и спустились в Усть-Нарову. Как и Сыренец, это уже был немалого размера город. Но времени его осмотреть у меня не было – нас уже ждал быстрый парусник, который задержали из-за нас. И в тот же вечер нас отвели в больницу на «Победе».

Меня поначалу отправили на энцефалограмму, а затем посадили в кубрике и наказали ждать Ренату. Когда она наконец пришла, она, к моему удивлению, обняла меня и сказала:

– Молодец, что тебя не убили. А то что я Лизе бы сказала?

– А как голова?

– В порядке твоя голова. И что ты всё время ищешь приключений на неё? Я ещё понимаю, если бы Лиза тебя скалкой оприходовала – заслужил – но чтобы немцам подставиться… Давай, раздевайся. Посмотрю тебя.

Осмотрев меня внимательно от головы до пят, она промыла мои рубцы и сказала:

– Уже почти зажило.

– А правда, что шрамов не избежать?

– Увы, так оно и есть. Да не тушуйся, шрамы украшают мужчину! Вот только скажи мне, что у тебя опять за баба? Даже две?

– Почему же «у меня»? Спас я их обеих от Салтычихи немецкого розлива – точнее, нас всех троих спас Юра Заборщиков. Но это еще не означает, что у меня с ними что-то было.

Кстати, насчет Анны это было правдой – никаких любовных утех у нас с ней не было. Да и с бедной Лиисой всего один раз…

Рената недоверчиво хмыкнула, а я перешёл в наступление:

– Ну и как они?

– А тебе-то какое дело, если у тебя с ними ничего не было?

– Такое и дело, что мы стали товарищами.

– Так это теперь называется… Та, что потолще – с ней я охотно верю, что у тебя ничего не было, не в твоем она вкусе – у нее раны зарубцевались, да вот с гинекологией пока неясно. Что у нее было-то?

Я рассказал ей про сцену во внутреннем дворе Киррумпэ. Никогда я не видел Ренату в таком гневе.

– И это придумала женщина! Что с этой баронессой потом было?

– Надеюсь, что умерла в страшных муках. С взрезанным животом долго не живут. – Я не уточнил, что это сделал не я, а Анна. Рената, как ни странно, посмотрела на меня с некоторой теплотой:

– Отдала я эту Лиису одной моей девушке, которая эти два года усиленно изучала гинекологию. Посмотрим. Надеюсь, что получится ее вылечить. А та, другая – точно у тебя с ней ничего не было? – у нее все будет нормально. Оставлю я ее на те же два дня для наблюдения. На всякий случай, знаешь ли. Тебя, кстати, тоже. – И, к моему удивлению, чмокнула меня в нос.

Четвертого июля, в день независимости моей еще не существовавшей американской родины, я торжественно вышел из больницы и спустился по трапу на сушу. На причале я столкнулся с Анной и впервые разглядел, насколько она красива – стройная, в отличие от Лиисы, со светлыми волосами и голубыми чудскими глазами, а в чертах лица угадывалась славянская кровь, что делало ее намного интереснее, чем большинство эстонок.

– Анна! Ну как ты?

– Все хорошо! Вот только мне сказали, что нужно будет зайти в какое-то управление для получения документа и койки в общежитии.

– Оставайся лучше у меня, – сказал я неожиданно для самого себя. – У меня есть дополнительный диван. Будет удобнее, чем койка.

Мы пошли и сделали ей документ, а затем я привёл её в свою квартирку и постелил ей на диване. Но той же ночью я почувствовал горячее тело рядом со своим. Я сказал ей, что я женат, но она меня попросила:

– Не нужно любви. Просто хочу уснуть в твоих объятиях.

И я, подумав, что это, может, и есть лучшая терапии, согласился. Тем более, что было нежарко, и тепло второго тела уж никак не мешало. С утра ее рядом со мной не было, примерно так же, как когда-то Эсмеральды. А на следующий день, после рабочего дня, я повёл её в баню. Сначала она не хотела – в отличие от финнов, эстов от мытья отучили немцы, а ещё она испугалась жара. Но, когда я помыл её, уложил на полок, и отхлестал веником, она блаженно зажмурилась и сказала:

– Если б я знала, что баня – это так хорошо…

Ночью, она вновь пришла ко мне. Я вновь попытался заснуть в её объятиях, но она зашептала:

– Милый, прошу тебя… Я с мужем всего два месяца прожила, а теперь всё время вспоминаю людей баронессы и то, что они со мной делали. А мне хотелось бы… иначе. А то я чувствую себя грязной – там, внутри.

Я попытался её отговорить, но она лишь повторяла:

– Милый, не украду я тебя у твоей жены, не бойся. Но подари мне немного… тепла.

Следующую неделю я проверял готовность для обратной дороги. Мне показали новую модульную конструкцию в трюме «Победы», позволявшую взять с собой не три тысячи человек, а в два с половиной раза больше. Общежития, кухни, санузлы, столовые, в которых одновременно будут проводиться уроки, и, конечно, склады для дополнительного продовольствия, которое мы намеревались закупить в Испании. Подумав, я предложил вместо этого Лиссабон – Португалия, хоть и де-юре независимая, была подвластна испанским монархам, так что проблем не ожидалось. А в Николаеве, Борисове и Александрове мы решили оставить по нескольку добровольцев из числа «американцев», а также уже прижившееся там местное население.