Максим Дынин - Голод и тьма

Девятого июля произошло еще одно знаковое событие – два наших «араба», переоборудованные нашими умельцами, уходили на Бермуды. В нашей истории, этот небольшой архипелаг заселили англичане в 1609 году. Но, как мы видим, здесь история пошла по другому пути, и не могло быть исключено, что кто-нибудь – не обязательно британцы – подсуетится раньше. Добровольцев оказалось около полутора сотен, причем лишь трое из них были «американцами».

В тот вечер, Анечка упросила меня ещё раз сходить с ней в баню. На выходе мы наткнулись на Ренату, которая хоть и сделала вид, что ничего не заметила, и даже тепло поприветствовала нас, но по ее лицу все сразу стало ясно.

А на следующее утро я ушел на «Святом Владимире» в Новгород, а оттуда через Тверь обратно в Москву. Аня же осталась в Николаеве.

Впервые за полтора года, погода стояла прекрасная. Солнце уже наполовину утратило оранжевый оттенок и радостно светило посреди чуть зеленоватого неба. Пели птицы, где-то в вышине носились стрижи, и, казалось бы, не было полутора тяжёлых и тёмных лет, которые пришлось пережить России, да и всей Европе.

Вскоре показались серебряные и медные купола московских церквей, старых и недавно построенных, а затем и деревянные стены Скородома. Меня пронзила мысль, что Москва для меня за два с небольшим года стала практически родной, от деревянных стен Скородома и до великолепного Кремля, от ремесленного Замоскворечья и до суеты торгового Пожара, от величественного Успенского собора и древнейшего храма Спаса на Бору и до крохотных деревянных церквушек, рассыпанных по всей Москве.

Улицы в самом городе теперь были сплошь мощёные – плоды труда тысяч крестьян, пришедших в Москву искать работы и пропитания за последние два года. Конечно, от голода умерло, по рассчётам моих ребят, от сорока до семидесяти тысяч человек – стариков, детей, да и взрослых… Да, не удалось мне спасти свой народ от голода, и это навсегда останется на моей совести – "не успел", "не рассчитал", "не смог"… Конечно, как говорил мне Виталик, мы, наверное, сделали всё, что могли. Что ни говори, три или четыре миллиона, умерших в нашей истории, выжили. Южная граница, с её более мягким климатом и плодородными почвами, была теперь достаточно густо заселена, от Алексеева и до новых поселений к югу от Воронежа. Новые русские города возникли и на Урале, и идёт заселение Сибири, особенно с тех пор, как Борис, по моему совету, закрыл таможню в Верхотурье и издал указ, что так как Сибирь – русская земля, то и сборов никаких не будет.

Сотни тысяч беженцев из Речи Посполитой и шведской Эстляндии, осевшие среди великороссов на новозаселяемых территориях, ещё больше увеличили наше население. По моему совету, Борис приказал, чтобы их подселяли туда, где уже живут выходцы с земель, и ныне пребывающих в составе Руси. Общность языка и веры позволяет это делать безболезненно, и мало кто третирует новоприбывших. Проблемы есть разве что с леттами, эстами и ливами, но и те активно учат русский язык и крестятся в православие – необходимое условие для разрешения на проживание на русских землях.

А мастеровые к нам едут не только из Речи Посполитой, но и из шведских земель, и немецких, и даже из Дании, ведь там распространилась новость, что у нас платят не в пример лучше, чем у них. Им разрешено поселяться в любых городах, кроме пограничных. Для тех же, кто крестился в православие, выучил на определённом уровне язык и письмо, и официально перешёл в российское подданство, для чего была придумана особая церемония, это ограничение снималось, за исключением Радонежа, Измайлова и Николаева. Чтобы поселиться там, людям, родившимся за пределами Руси либо прожившим там менее пятнадцати лет, требовалось специальное разрешение. Тем не менее, поток мастеровых и других не ослабевал – работы для всех хватало и в Европейской Руси, а многие вливались в ряды тех, кто уходил обживать новые земли, ведь они и здесь, и там были мигрантами.

Звучало всё очень бравурно. Вот только неизвестно было, что будет, когда мы уйдём. Ведь остаются из "наших" только полдюжины в Невском устье – мы решили передать дела в Москве, Измайлово, Радонеже и Елисаветинске своим воспитанникам. А если у них что не получится, всегда есть рация. Но не факт, что Борис будет внимать их мнению – всё-таки они плоть от плоти здешней системы, где "место", определяемое тем, кто твои предки, важнее таланта. И если мы даже смогли искоренить местничество среди наших ребят, на местное общество в целом это не распространяется. Да и неизвестно, не вернутся ли и они к привычной системе, как только "Победа" выйдет из Николаева, ну или вскоре после этого.

И, наконец, я ожидал подлянки от наших польских заклятых друзей. Уже тот факт, что меня хотели похитить – пусть они и не знали, кто именно находился под Изборском – означает, что у них есть не только враждебные намерения, но и шпионы среди беженцев с их земель. И характер распускаемых их людьми слухов говорит о том, что у них есть кандидатура на должность самозванца. Кроме того, меня беспокоил побег Бельского, от которого с тех пор ни слуху, ни духу. Скорее всего, он уже в Речи Посполитой, и не факт, что он один. Но что ещё хуже, это то, что немало недовольных Борисом на троне. Вряд ли даже четверть из них – потенциальные предатели, но таковые определённо имеются, ведь в нашей истории на сторону самозванца перешли очень многие.

А что будет, если всё-таки начнётся смута… Я даже не хотел об этом думать. Радонеж, наверное, выстоит, Невское устье тем более. Планы по эвакуации Бориса, Фёдора, Марии Григорьевны и Ксении Борисовны имелись – для этого в Измайлово была предназначена специальная рота, один из взводов которой располагался в моей усадьбе в Кремле. Они же должны были озаботиться эвакуацией Святейшего. Вот только согласия самих эвакуируемых у меня не было.

Задумавшись, я очнулся только после того, как мы прибыли на Никольскую. Наскоро помывшись и переодевшись, я поспешил в Кремль. Борис принял меня с огромной радостью и, по уже устоявшемуся обычаю, мы уединились за столом в его кабинете.

Про наши "подвиги" в Радонеже, Ярославле и Костроме он уже знал. Про Нижний задумался, затем сказал:

– Царь Иоанн велел бы Бельского казнить, как только узнал бы, что тот станет предателем. Зря я не сробил тако же, но не могу я безвинного человека живота лишить. Надо было его в монастырь дальний сослать, пусть бы там Богу молился. А человека сего посадского, Кузьму, наградить надобно. Такие разумные и верные люди нам и в Москве нужны.

– Не поедет он, государю. Бает, там он на своём месте. Но, если будет нужно, соберёт воинство и придёт на твою защиту, государь. В нашей истории он так и сделал, и стал великим героем земли Русской.