Станислав Смакотин - Немой пророк

— Кучер, кучер!!! — оглушительно каркает экономная дама, указывая пальцем в даль привокзальной площади. — Кучер там!!! Нести туда!!!

К слову, главные башни «Суворова» били, кажется, значительно тише. И, кстати, скромней!

— Лучше всё же извозчика, убедили! — гогочет Оболенский снисходительно. — Зонт не при вас? Сочувствую!!!

Парочка обходит нас с обеих сторон и устремляется к извозчикам. Оболенский с раскрытым зонтом и его спутник, оказавшийся худощавым брюнетом с высоченной кудрявой шевелюрой, скромно шагает рядом. С каким-то увесистым свёртком. Нет, это точно – не Ленин!!! Ильич был лыс и – сила, нас учили! Дал бы он с собой так…

Подхватив порядком осточертевшие коробки и стараясь сильно не отставать, я двигаю вслед странной парочке. Соблюдая дистанцию и слушая наставления новообретённой, судя по их смыслу, хозяйки:

— …Молодые люди у вас, в Россия, очень некультурны! Немецкий молодой герр вежлив и всегда помогает старшим! А вы, военный – чему вас только учат в ваша армия?!.. Осторожней с хрусталём, слышайт? Быстрей, кучер уйдёт!!! Шнель!!!

Ах ты… Ильза Кох, понимаешь, недоделанная! Та мегера в Бухенвальде часом, не твоя внучка будет?

Всё же прибавив шагу и стараясь не дать Оболенскому со спутником далеко оторваться, я не верю своим глазам:

«Нет, таких совпадений просто не бывает… Если это тот, о котором я думаю… Не какой-то там Ильич, а настоящий, матёрый творец революции! Идеолог, по сути, жестокий и беспощадный её фанатик. Не словами, как Ленин, а делами доказавший, что пролить реки крови для него – раз плюнуть ради благих, как он полагал, целей… Если это он, чего явно не может быть, то встреча эта – точно, не простое совпадение!.. Ну, обернись же, покажись анфас?..»

И мои мольбы не остаются без внимания. Свёрток, что несёт под мышкой худощавый брюнет вдруг выскальзывает, падая в уличную грязь. Охнув и отчаянно всплеснув руками, человек оборачивается, нагибаясь за ним…

Сверкает стеклом пенсне, и окончательные сомнения испаряются, как не бывало: в так похожем на студента какого-нибудь технического вуза пареньке я узнаю личность, сотни раз встречавшуюся мне на просторах интернета. В книгах домашней библиотеки. В множестве исторических и не очень телепрограмм. В генетической памяти несчастного народа, в конце концов, прошедшего через Большой террор. Человека, наверняка незаслуженно забытого в советское время и тщательно затёртого из всех «Кратких курсов» и Больших Советских энциклопедий. Но без непосредственного участия которого, положа руку на сердце, не состоялось бы ни советское государство, ни те самые энциклопедии с «Курсами». Российского Робеспьера революции семнадцатого, зарубленного не ножом гильотины, правда, но ледорубом такого же фанатика как он в сороковом году в Мексике – государстве, давшем ему убежище в эмиграции.

Передо мной сейчас подымает из грязной питерской жижи упавший пакет Лев Давыдович Бронштейн собственной персоной, известный больше под псевдонимом Троцкий.

На секунду мы даже встречаемся взглядами – наверняка моя застывшая фигура с разинутым от изумления ртом привлекла внимание будущего карающего меча революции (не железный Феликс, именно он, меч!). Но – мало ли в огромном Питере зевак в военных мундирах? И откуда неуверенному в себе молодому человеку, попадающему своим происхождением под черту оседлости знать, что мы, в общем-то, давние знакомцы? Скользнув по мне беглым взором, Троцкий подбирает пакет и семенит торопливыми шагами дальше, вслед за удаляющейся спиной Оболенского.

— Шнелль! Шнелль!!!.. — вырывают меня из оцепенения истошные крики немецкой фрау. — Что встал как истукан?!.. Неси, русский грубиян!!!..

Со слухом у меня всё в порядке и слово «швайне», которым напрочь оборзевшая дама (пусть и вполголоса) завершает окрик, я различаю весьма отчётливо. Нет, ну это уже совсем перебор… Не спорю, Германская империя в настоящий момент дружественна Российской, а после победы над Японией, так и вообще – общие интересы и всяческие лобызания, но…

Пальцы мои вдруг как-то сами собой разжимаются, и тяжеленные коробки с французским хрусталём, подчиняясь закону Ньютона, устремляются в полном соответствии с векторной суммой сил притяжения, сообщающим им одинаковое ускорение. То есть, на грязную мостовую. Кажется, я расслышал в уличном шуме жалобный звон разбитого драгоценного стекла.

И, ничего не объясняя соляному столбу, в который вмиг превратилась уроженка прусских земель (жирно будет, а я не мать Тереза, могу и сорваться), я торопливо спешу к стоянке извозчиков, стремясь не выпустить из поля зрения парочку.

План, пусть и путаный, с массой пробелов, но созревает мгновенно: плевать на открытие Думы и все дела – буду действовать сам! Раз империя не идёт навстречу, дядя императора преспокойно копает под племянника, а тому – пофиг, буду делать, как душа подскажет! К тому же, у меня в арсенале есть мощное, ой какое мощное, оружие…

Открытие первой Государственной Думы, кажущееся внешнее спокойствие в Питере – это обман, об этом я знаю как человек, близкий ко двору. Точнее, в нём последние два месяца обитающий. Несмотря на проводимые реформы, выборы и победу над Японией с выплатой репараций, тревожные новости регулярно приходят в Царское Село вместе с курьерами, везущими депеши, новостями о гибели очередного генерал-губернатора, волнениях на заводах и революционных прокламациях, появляющихся то тут, то там. Убит фон Медем в Москве, тяжело ранен едва вступивший на его должность Дурново… Массовая стачка на питерских заводах, знаменующая моё прибытие в Петербург хоть и прекратилась, однако, ходят упорные слухи о новой, на этот раз всеобщей забастовке рабочих в России. Тревога витает в напряжённом воздухе, обретая отчётливые черты в ежедневных совещаниях у императора, хмурых лицах министров, выходящих оттуда и слухах, витающих по коридорам Александровского дворца. И всё чаще в лексиконе его обитателей звучит ранее редкое, обращающееся лишь к Франции конца восемнадцатого века, слово «революция»… Складывается впечатление, что чья-то весьма ловкая и умная рука мутит воду в ступе, под названием Россия…

И вот передо мной Троцкий с Оболенским, как живые и на блюдечке, ей-Богу!!!

Я подлетаю к последнему стоящему извозчику – Троцкий с Оболенским уже сели и их удаляющаяся бричка темнеет в пелене дождя! Скорее!!! Долбаная немка, шьйорт её дери!!! Еще несколько секунд – и упущу!!!

— Свободен?!..

— Занят… — бородатый мужик в ливрее равнодушно пожимает плечами. — Вон, господа, раньше подошли! — указывает он на какое-то семейство, очевидно вернувшееся с дачи. Включающее двоих детей и кучу чемоданов. Папаша в сюртуке как раз неторопливо тащит один из них сюда, к коляске.