Гийом Фай - Археофутуризм. Мир после катастрофы: европейский взгляд.

Согласно взглядам Платона, изложенным в «Республике», порядок не является несправедливостью: всякая концепция порядка революционна и всякая революция является возвращением к подлинному порядку .

4. Конкретное применение археофутуризма. Концепция, не приводящая примеров, не является эффективной. Марксизм потерпел неудачу ещё и потому, что Маркс и Энгельс, увлеченные «философией отрицания» и крайним критицизмом, не смогли дать конкретное, хотя бы короткое описание своего «коммунистического общества». Результат: хотя их критика капитализма часто была уместной, коммунизм устраивали все по–своему, часто под руководством самодержцев и тиранов. Коммунизм рухнул, потому что, несмотря на радикальное противостояние буржуазному порядку, люди пытались воплотить на деле именно абстрактный ресентимент [62]посредством на скорую руку сформулированных политических догм. Сегодня нужно проторить новые пути:

А. Ответ на приближающееся противостояние Севера и Юга, а также усиление ислама.Этот начавшийся в 1980–е глобальный возврат к архаическому радикальным образом изменил современную геополитику: ислам снова вышел на тропу войны, прерванную европейской колонизацией несколько веков назад; поток мигрантов–колонизаторов в Северное полушарие как ответ на колонизацию и демографическое старение Севера; противостояние между Европой и Северной Америкой, характерное для XIX и XX веков, а в Евразии — между «Западом» (не всегда включавшем в себя Германию) и славянскими народами, подходит к концу. Сегодняшнее различие и завтрашнее противостояние происходят между Севером и Югом. Перед нами уже археофутуристические испытания.

Поддаваться наивному мифу «межрасовой интеграции» или этноплюралистического «коммунитаризма» — значит заблуждаться.

Склад ума мусульман и иммигрантов–южан и их детей, заселяющих европейские города агрессивными массами, а также лидеров возникающих мусульманских и дальневосточных сил, замаскированный лицемерным западным современным глянцем, все же остается архаичным: он основан на примате силы, законности завоеваний, обостренном чувстве своей этнической исключительности, агрессивной религиозности, племенном характере, мачизме и поклонении лидерам и иерархическому порядку — несмотря на маскировку под демократическое республиканство.

Мы стали свидетелями возвращения широкомасштабных вторжений в новом обличье. Сейчас это явление куда серьёзнее, ведь «вторгающиеся» сохранили крепкий тыл: покинутые ими страны — это их родина, всегда готовая защитить их, и втайне стремящиеся так и поступить в будущем. Вот почему я говорю скорее о колонизации, а не о вторжении.

Современный эгалитарный склад ума совершенно бессилен. Разве не лучше будет вновь принять архаические ценности, вдохновляющие наших врагов и с небольшими различиями оставшиеся неизменными для всех народов, до и после краткого промежутка «современности»?

Б. Ответ на потерю позиций национальными государствами и испытание европейской унификации. В этом контексте необходимо подготовиться к вероятному противостоянию, расправившись с современным альтруизмом и идеей всеобщей гармонии.

Нужно переосмыслить понятие войны — не в современной её форме войны между нациями, а в античном и средневековом смысле — противостояние огромных этнических или этнорелигиозных блоков. Было бы интересно вновь подумать в новых терминах о макро–солидарности, имевшей место в Римской империи и в европейском христианском мире, и прагматично определить идею Евросибири как блока, простирающегося от Бреста до Берингова пролива, от Атлантического до Тихого океана, через четырнадцать часовых поясов. Это земля, где не заходит солнце, и крупнейшая геополитическая единица на планете. Российские лидеры уже об этом думают [63]— пока неопределённо и сквозь водочный дурман, но всё–таки думают об этом. Стоило бы спросить себя, не совершенно ли устарел французский национализм; не является ли европейское национальное государство таким же анахронизмом, каким монархистское движение Морраса [64]было в 1920–е; не станет ли неуверенное умозрительное построение федерального европейского государства, несмотря на все краткосрочные неудобства, единственным способом в долгосрочной перспективе сохранить братские народы нашего великого континента от гибели, используя адаптированный вариант римской и германской имперской модели.

Стоит также спросить себя: являются ли в этом контексте США по–прежнему врагом (как я считал когда–то) — государством, представляющим смертельную угрозу — или же противником , то есть экономическим, политическим и культурным соперником. Поднять этот вопрос — значит определить неоархаическую проблему глобальной солидарности Севера (этническую по своей сущности) против угрозы Юга. В любом случае, понятие Запада исчезает и заменяется идеей северного мира или Севера .

Как в античности или в средних веках, будущее требует от нас представления Земли, разделенной на огромные квазиимперские единицы, находящиеся в состоянии конфликта или сотрудничества.

Разве будущее принадлежит не неофедеральной Европе, состоящей из автономных регионов — современной версии древнего и средневекового устройства этого континента? И всё потому, что укрупнённая техно–бюрократическая Европа, насчитывающая 21 неявную и разделённую нацию существенно различающихся размеров, будет лишь аполитичным сбродом, контролируемым США и НАТО, открытым для колонизации иммигрантов и бесконтрольной конкуренции со стороны новых индустриальных стран. После евро — первого возвращения к континентальной валюте с конца античности — можем ли мы представить Соединённые Штаты Европы — огромное федеральное государство, открытое союзу с Россией?

В. Ответ на кризис демократии. Питер Мендельсон, стоящий за британской «Новой лейбористской партией» Тони Блэра, и Вольфганг Шойбле [65], соперник христианских демократов Коля [66], в марте 1998 года устроили несколько встреч для обсуждения «будущего демократии», о которых сообщала лондонская газета «Гардиан». Шойбле был растерян и не всегда соглашался с прекрасным «левым» британским политическим теоретиком.

Вот цитата из Мендельсона: «Возможно, эра чистой представительной демократии медленно подходит к концу. […] Демократия и легитимность требуют постоянного обновления. Их нужно переосмысливать раз в поколение. […] Представительное правительство дополняется более прямыми формами участия от Интернета до референдумов. Для этого нужен другой стиль политики, и мы пытаемся ответить… У людей нет времени на такое правительство, которое говорит с ними или принимает их слова на веру» [67].