Гийом Фай - Археофутуризм. Мир после катастрофы: европейский взгляд.

Арнак и обман больше не применяются лишь мелкими обманщиками: основные общественные и частные институты удивительно цинично применяют их под избыточным знаменем прозрачности. Как объяснил Пригожин (автор теории катастроф, наряду с Томом), когда система обосновывает А через не–А, она близка к своему концу.

Дискурс морали никогда не был таким требовательным и жёстким, как сейчас. Система и её СМИ производят проповеди против насилия, расизма и шовинизма, за всеобщие права, добро и доброту, независимое правосудие, всеобщую любовь, равенство, социальную справедливость, демократию и «гражданское сознание». Проповеди, достойные благочестивой старой дамы.

В реальности, однако, всё не так: политическая коррупция; крах социальных прав; терпимость к гражданскому насилию, раз уж его показывают в СМИ; рост экономического неравенства и несправедливости (левые миллиардеры первыми бросаются обсуждать социальную справедливость); исчезновение солидарности среди близких; индвидуалистический эгоизм; безнаказанность преступников; привилегии профессиональных категорий, уже и так защищённых государством; рост количества сомнительных работ в общественном секторе, и т. д.

Так было всегда. Психиатры называют это «компенсацией»: чем больше недостатков в общественной системе, тем сильнее её дискурс направлен на превознесение недостающих качеств. Аморальные люди читают нам мораль. Это не просто «изгнание дьявола», а скорее попытка заставить людей забыть: «Им нельзя понимать, что происходит».

Главная слабость этой системы и господствующей идеологии в том, что она не может врать долго. Как сказал американский сенатор Гингрич [126]: «Можно соврать десять раз женщине и один раз нации, но соврать десять раз нации нельзя». В долгосрочной перспективе недостаток конкретных результатов в проекте глобального общества невозможно будет скрывать пустыми контрмерами: интеллектуальным отуплением, отвлечением внимания людей, оцепенением мозгов, укреплением зависимости. Конкретная действительность наносит ответный удар. Люди просят результатов, ведь у всякого отчаяния есть пределы, установленные реальностью: ложью об уменьшении безработицы, экономической неуверенностью и беспокойством, увеличением бедности, вместо объявляемого её падения, объективным уменьшением безопасности, несмотря на всю подделанную статистику, всё сильнее ощущаемой иммиграцией и т. д. Даже высокоэффективная телепропаганда, желающая создать впечатление, что «всё идет хорошо», и демонизировать, криминализировать эти противоположные мнения, рано или поздно кончится. Когда льву нечего есть, он ест своего укротителя. Львом в данном случае является народ.

Западные демократии не могут воплотить в жизнь свои утопические проекты и обвиняют в этом воображаемого врага. Политики больше не говорят «Голосуйте за нас, потому что мы знаем, что нужно для улучшения вашей жизни, потому что мы лучше всех это знаем!» Это позитивная легитимность. Политики вместо этого как бы говорят: «Голосуйте за нас, несмотря на то, что мы кучка ничтожеств, растяп и бандитов, это же не важно — мы хотя бы можем защитить вас от возвращения фашизма. Если бы не мы, вы бы сильно пожалели!». Это негативная легитимность. Избыточное упоминание событий Второй мировой войны и вуайеристские описания «преступлений нацистов» с судами и порицаниями, неустанно повторяемые в СМИ спустя 50 лет — всё это является частью этой стратегии.

Это тактика серого волка: «Папочка плохой, но если ты его не будешь слушать, за тобой придет большой серый волк. Это будет ещё хуже!». Система, не получающая одобрения и результатов, придумывает виртуальных врагов, от которых якобы защищает общество: «Национальный Фронт — это NSDAP в новом обличье; если мы вышлем слишком много иммигрантов, произойдет обрушение экономики и установится диктатура». Эта старая стратегия имеет свои пределы, и скоро они станут видны.

«Республиканский фронт» [127]против «Национального фронта»: вот современные главные темы мира политики. «Республиканский фронт», выставляющий себя стражем чистой демократии от «фашистской угрозы», на самом деле является продуктом крайне левых и околотроцкистских меньшинств, последние 70 лет склонявшихся к тоталитаризму. Борьба с «Национальным фронтом» открывает сильнейшие противоречия в этом «Республиканском фронте», столь жаждущем спасти демократию — он не республиканский и не демократический. Как можно в этом сомневаться? Когда общество столь активно ссылается на некое политическое понятие (в данном случае, демократию или гражданство), это значит, что само понятие в опасности. Псевдодемократические потуги служат прикрытием всё менее демократичного режима. Дискурс «Республиканского фронта» использует тоталитарную риторику Национального конвента 1793 года, риторику отцов эпохи террора.

На «спонтанной» демонстрации в Лионе против предполагаемого альянса между Шарлем Мийоном [128]и «Национальным фронтом» Луи Мермаз [129]объяснил, что дело в «борьбе с недопустимым — с возможностью «Национального фронта» управлять регионом». Значит, по словам этого «демократа», занимать свой пост демократически избранному региональному советнику «недопустимо». Эта его оговорка значит, что демократия открыта не для всех — скорее, недопустимо, чтобы демократия играла по всем своим правилам; или, опять же, согласно нашей ограниченной версии демократии недопустимо , чтобы избиратели голосовали за кого–то кроме нас, «Республиканский фронт».

Этот «Республиканский фронт» включает в себя Коммунистическую партию и крайне левых, зелёных и Социалистическую партию, и «республиканских правых» — изнеженных, комплексующих и желающих пристроиться (например, в вопросе иммиграции) к позиции левых, чтобы стать «допустимыми». Политическая нелегитимность всех сил, кроме «Республиканского фронта», напоминает неявный призыв вернуться к однопартийной системе — черте тоталитарных режимов с 1793 года. В этой де–факто единой партии, «Республиканском фронте», допустимы лишь уклоны (как это было в правящих коммунистических партиях Центральной Европы). Эти уклоны могут «демократически» меняться, но очевидно только изменение левого и правого, которое не может оспорить общую политическую линию единой партии, принадлежащей к левому крылу.

Республиканский Фронт, как и партия тоталитарного СССР, явно более не преследует революционных целей. Скорее она служит консолидации существующих в обществе тенденций. Это искушение «де–факто единственной партии» под маской многопартийной системы стало сильнее с предлагаемым запретом «Национального фронта» и исками, нацеленными на то, чтобы сделать Ле Пена персоной нон–грата. Одно дело хотеть запретить маленькую группу и совсем другое — сделать то же самое с партией, набирающей 15% голосов…