Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

Тим перевёл мои слова обратно. Альберт Нарди кивнул и, повозившись с замком, открыл крышку. Первым делом он извлёк неожиданно толстый конверт, похожий на почтовую бандероль и молча вручил мне. На конверте, вероятно, рукой дяди Дилана, были выведены пока незнакомые мне слова, а ниже следовала приписка по-английски:

Для чтения на досуге. Удачи тебе, Конрад.

Конверт был из грубо выделанной кожи и закрыт на хитрую тесёмку. Тим шепнул, что это сугубо моё, так что ничего пока можно не открывать. Тем временем хозяин залы уже принялся читать довольно короткое завещание, умещавшееся на одном листе бумаги и содержание которого я знал без перевода. Единственным условием дяди была моя преданность предлагаемому мне делу. За это он назначал меня старшим в конторе, определял нас с Тимом равными дольщиками во всём, включая затраты и прибыли, отдавал в моё полное распоряжение свой дом со всем, что в нём находилось, а также половину денег. Последняя деталь меня слегка смутила, поскольку я не сразу понял, о каких деньгах идёт речь, однако дядин душеприказчик, ещё сильнее посерьёзнев, двумя руками достал из сундука пухлый мешочек и железным стуком опустил рядом на стол.

– Это золото твой дядя оставил вам с Тимоти поровну. Оно раньше принадлежало ему, а теперь должно принадлежать вам. Будем взвешивать.

Он отошёл в дальний угол залы и пока мы с Тимом переглядывались, вернулся, неся обычные весы-подвесы с двумя чашками, какими давно уже никто не пользуется, разве что в школах на уроках физики. В мешочке, как мы и ожидали, оказались такие же точно золотые шарики, которые мои родители получали от дяди по почте. Правда, если у нас их накопился от силы десяток, сейчас передо мной в чашки весов посыпались дюжина за дюжиной. Шарики имели одинаковый размер, точнее три одинаковых размера: крупные – с ноготь большого пальца, средние – с ноготь мизинца, и мелкие – как красные икринки. Их было слишком много, чтобы считать, поэтому Нарди и взялся за весы. Размера чашек хватило на два захода. Когда первая равная пара была высыпана за неимением тары – одна обратно в сундук, другая обратно в мешочек – он стал рассыпать по чашкам остатки, и тут выяснилось, что одна всё время перевешивает. Пока он бился, пытаясь сравнять вес, я тихо предложил Тиму отдать лишнее на нужды совета. Предложил в шутку, поскольку золота и без того было много, но Тим воспринял меня серьёзно и сказал, что за надёжность хранения всего этого добра мой дядя уже щедро со всеми задействованными в этом процессе товарищами поделился. Озвучить моё глупое предложение сейчас – значило оскорбить нашего во всех отношениях высокого хозяина. Поэтому я лишь понимающе кивнул и продолжал наблюдать за трудоёмкими манипуляциями.

В конце концов, дело было сделано, и Альберт Нарди торжественно вручил мне сундучок с перекатывавшимися в нём драгоценными шариками, а Тиму – наполовину опустевший мешочек. Вероятно, он считал, что сундучок выглядит весомее. Я не мог с ним не согласиться и сунул туда же «бандероль». На этом наша миссия оказалась выполнена. Начали прощаться. Тим уже не счёл нужным переводить, разве что мою вполне искреннюю благодарность за помощь в столь щепетильном деле, на что старейшина снова пожал мне руку и даже похлопал по плечу.

Больше в городе нас ничего не задерживало, и Тим предложил незамедлительно отправляться в путь, тем более что дома, по его словам, было ещё много срочных дел. В нашем распоряжении оказалась обычная деревенская подвода, каких после стольких лет жизни в городах я и не чаял увидеть, запряжённая одной безпокойно косящейся себе за спину лошадью и без кучера, поскольку эту роль брал на себя всё тот же Тим. Как я понял, эта подвода принадлежала его отцу, а Ингрид уехала утром с оказией.

Вся дорога до деревни пролегала по настоящему лесу. Честно говоря, подобные леса я видел разве что в фильмах о Канаде или на худой конец снятыми где-нибудь в восточной Европе. То, что называется «лесом» у нас, либо слишком окультурено, либо доживает последние деньки, будучи вытесняемо скоростными дорогами и каменными застройками. Попробуйте найти леса в Италии или Франции. Говорят, они ещё остались кое-где на родине моих родителей, в Ирландии, но сам я там не был, так что сказать наверняка не могу. Опять же, вероятно, я ошибаюсь, и «настоящие леса» по-прежнему растут там, где живёте вы, но я опираюсь не на какие-то общепринятые представления, а исключительно на собственные ощущения. Так вот, лес от Окибара до деревни ощущался живым, растущим и древним. Видимо, причиной тому были мощные стволы сосен и елей, которые казались мне здесь толще обычных. Или непередаваемый аромат пожухлой листвы, сосновых иголок, влажной от росы травы и невидимых грибов. Для меня, жителя города, всё это было неожиданными ощущениями, волнующими и приятными.

На вопрос, как называется предстоящая деревня, Тим замялся и начал объяснять, что, мол, вообще-то деревни у них тут называть как-то по-особенному не принято, в отличие от городов, которым имена дала сама история. Поэтому обычно деревни различаются по главенствующему в них роду. Например, если меня кто-то спросит, где я живу, я могу смело отвечать, что живу у Рувидо. Хотя на сегодня там у них уже обитает не один, а несколько не родственных между собой родов, объединённых скорее общим промыслом – в данном случае охотой. Я не слишком удачно пошутил, мол, королей из вас не получится. Тим не понял и переспросил, почему. Я был вынужден пояснить, что на сегодняшний день все оставшиеся на земле королевские семейства отличаются от простых смертных тем, что называется «кузинотрахами», поскольку у них принято вступать в родственные узы, причём далеко не между самыми дальними родственниками, хотя это, разумеется, нигде не афишируется. Скажем у той же королевы Великобритании и её супруга одни и те же прапрабабушка и прапрадедушка – королева Виктория и принц Альберт. В результате на свет появился дегенерат, который, не будь он королевских кровей, едва ли с такой внешностью мог рассчитывать на нечто большее, чем роль Пьеро в дешёвых водевилях. Не уверен, что Тит до конца меня понял, но он вежливо хохотнул и продолжал рулить поводьями, старательно объезжая кочки и корни.

Гораздо охотнее он поддержал разговор, когда я поинтересовался насчёт самого важного и, пожалуй, самого трудного, что ждало меня во (или на) Фрисландии: насчёт местного языка, который мне рано или поздно предстояло выучить, если я собирался в здешних краях задержаться. Начал я с того, что спросил, как у них называется «лес». Оказалось, что названий много, в зависимости от того, о каком именно лесе идёт речь, растёт он или срублен и тому подобное. Однако самым распространённым словом служило «боскус», которое Тим считал пришедшим к ним из латыни, на что мне пришлось возразить, сказав, что из латыни пришло бы слово «сельва» или «сильва», а boscо говорим мы, итальянцы. Стали выяснять, как будет дерево. Оказалось, «арборус». Это уже, действительно, было ближе к латыни с её arbor , нежели к нашему итальянскому albero . Кстати, и к английскому тоже, потому что если вы думаете, что «растущее дерево» по-английски tree , а «спиленное» – wood , то вам стоит заглянуть в словари, где вы обязательно найдёте слово arbor , которым, как я слышал, в США называется целый праздник – День Древонасаждения. А вот «лошадь» оказалась в здешних краях ни с английским, ни тем более с латынью не связанной – «хестус». Тим сказал, что корень у слова типично скандинавский. Так я выяснил, что у них вместо привычных нам артиклей каждое существительное и прилагательное имеет сложную структуру окончаний, которые к этому корню присоединяются. Причём эти окончания, как в латыни, зависят от рода. Иначе говоря, если у меня есть конь, я должен сказать нечто вроде «Их хаб хестус», а если у меня кобыла, то должно получиться «Их хаб хеста». Это же касалось и определений, то есть прилагательных. Потому что если у меня быстрый конь, то он «раску хестус», а если быстрая кобыла – то «раска хеста». Во множественном числе род, разумеется, терялся, но не до конца. Так получалось, что «вообще быстрые лошади» назывались по-фрисландски «раски хести», а вот если говорящий хотел подчеркнуть, что все быстрые лошади – кони, он мог сказать «раскуи хести». Соответственно, когда бы речь зашла о табуне, где одни кобылы, они бы превратились в «раскаи хести».