Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

– Македонского?

– Именно. Я тут как-то на досуге задумался, откуда мы знаем все мельчайшие подробности про его жизнь – как звали его коня, кому и что он говорил, как выглядел, где и как себя повёл, о чём в тот или иной момент подумал, когда завоёвывал полмира, кто был возле него, когда он умирал, и многое другое – и выяснил любопытную вещь: он стал известен благодаря популярности чуть ли не первого рыцарского романа, который так и назывался «Роман об Александре» и был переложением, как считается, греческого романа «История Александра Великого», который даже официальная наука относит к разряду псевдоисторических.

– А современники что, про него не писали?

– Ну, современники, кажется, нет, а вот лет через триста пятьдесят после Александра жил, говорят, такой историк по имени Диодор Сицилийский, так он аж сорок томов на историческую тему настрочил. Есть только три маленьких нюанса. Этого Диодора официальная история называет не только древнегреческим историком, но и мифографом, то есть, если по-простому, то мифотвоцем и выдумщиком. Во-вторых, от трудов Диодора, разумеется, до нас почти ничего не дошло. И, наконец, в-третьих, Европа впервые узнала о существовании Диодора в середине шестнадцатого века, когда его произведения, причём не в переводе, а зачем-то на оригинальном, древнегреческом, были напечатаны не где-нибудь, а в Швейцарии.

– Последнее не очень понял.

– Ты себе Швейцарию представляешь?

– Нет.

– Это маленькая страна в центре Европы, известная своим нейтралитетом во всех войнах. При этом именно швейцарская армия стоит почему-то на страже Ватикана. Про Ватикан, если не в курсе, я тебе как-нибудь отдельно расскажу, но вообще-то это центр всех болезней, самая опасная из которых – ложь. Так вот, в этой самой Швейцарии ни с того ни с сего печатают произведения какого-то древнего грека через почти две тысячи лет после его смерти, и при этом печатают не перевод какой-то рукописи, которую можно было бы показать, а печатают как бы оригинал, однако после вопроса «А рукопись-то где?» царит полное молчание. И это лишь один из безчисленного множества примеров, когда оригинал рождался из ниоткуда, но его появление точно совпадает с началом книгопечатания. Сами греки печатать в шестнадцатом веке не умели, поэтому подсуетились швейцарцы, которых радостные историки того времени ни о чём спрашивать не стали, потому что уже стояли в очередь к печатному станку со своими собственными «оригиналами» той истории, которую мы знаем сегодня со слов тех, кто читал тех, кто читал эти, мягко говоря, рыцарские романы и мифы. Сегодня это называется жанром фэнтези, но приносит гораздо меньше дивидендов и славы, чем на заре так называемой «науки истории».

Таким образом, к тому моменту, когда мы, наконец, добрались до нужной нам деревни, Тим уже знал о моём отношении к оставшейся на далёком континенте действительности, а я обогатился несколькими полезными на здешнем острове выражениями, среди которых были «Здравствуйте!», то есть «Хэйлса!», «Меня зовут Конрад», то есть «Их хейс Конрад», «Я из Италии», то есть «Их а фра Этрури». Кроме того, я набрался всякой полезной мелочи типа «йа» вместо «да», «нэ» вместо «нет», «така пер фюр» вместо «спасибо», «Мер лик Фрисланд» вместо «Мне нравится Фрисландия» и ещё несколько фраз из темы «знакомство». Язык был певучим, с музыкальной интонацией, чего, к сожалению, не передаёт буквенная запись, и, как ни странно, довольно легко, без напряжения укладывался в памяти.

Деревня Тима приготовила мне новый сюрприз. Я уже знал, что дома будут деревянными, но предполагал увидеть их стоящими ровными рядами, как в наших посёлках, отделёнными улочками и переулками. Ничего подобного. Здесь эти избы были разбросаны прямо между деревьями без плана и порядка, некоторые соседствовали, до других приходилось долго брести по извилистым лесным тропкам, одним словом, у деревни не наблюдалось ни начала, ни конца.

К счастью, нам нужно было совершенно конкретное место, и именно это место оказалось удобным и компактным. Тим остановил телегу на некоем подобии площади, образованной несколькими зданиями, которые оказались как раз теми, где должна была протекать моя будущая островная жизнь. Изба слева, у самой кромки воды, откуда дальше простиралась красивая бухта, называлась здесь «рестораном», принадлежавшим нашей фирме, которая в свою очередь размещалась в избе с кривоватой вывеской «Кроули-тур» справа. Указав вперёд, за деревья, Тим сообщил, что там находится бывший дядин, а теперь мой дом, и что обитель его семьи стоит неподалёку, чуть левее. Нас никто не встречал, а те немногочисленные жители, которые в этот момент проходили через площадь, буднично приветствовали Тима и кивали мне, как старому знакомому. Одну женщину я неожиданно для себя узнал. Она вышла из ресторана, и я понял, что это мама Тима, вспомнив её фотографию на сайте. Я с ней поздоровался, представился и пожал мягкую сильную руку. Заслышав, что я говорю на её языке, она приветливо обратилась ко мне с длинной тирадой, которую Тиму пришлось прервать, после чего Эрлина, как её звали, понимающе похлопала меня по руке, и я постарался запомнить новое выражение – «Бьен ком», означавшее «Добро пожаловать».

Больше нас никто толком и не встретил, а Ингрид мы застали сидящей за компьютером в конторе. При нашем появлении она что-то затараторила. Впоследствии оказалось, что пришёл нежданное подтверждение на проведение тура, который мои хозяева считали отменённым. Группа обещала быть у нас через неделю.

– Повезло смотрителю Оружейной залы, – заметил я, когда Тим поставил меня в курс событий.

Тим нахмурил лоб, но смекнул, о чём я, и широко улыбнулся:

– Хорошая память, молодец!

Те свои первые дни обживания на острове я, действительно, помню очень хорошо. Они для меня стали как воспоминания детства, когда всё вокруг ты впитываешь будто губка, потому что это происходит в первый для тебя раз. И ещё, как я понял, важно хотеть запоминать. А хотеть ты начинаешь тогда, когда тебе нравится. Мне не на внешнем, а на каком-то внутреннем, почти подсознательном уровне нравилось буквально всё. Глаза видели отдельные недоделки, неполадки, некрасивости, но они вовсе не раздражали, а напротив – располагали своей естественностью. Я представил себя туристом в Италии, которому она открывается нехотя и надменно, показывая вчерашние новоделы, которые в силу их запущенности он охотно воспринимает за древности, потому что заплатил деньги и приехал обманываться, то есть находить подтверждения того, о чём ему рассказывали с малых лет. Про Фрисландию же никто толком ничего не слышал, сюда приезжают единицы, которые подспудно понимают, что ждать особо нечего, и потому реальность оказывается во всех отношениях изумительной, не побоюсь этого слова. Моя знакомая Пеппи была совершенно права. Пишу об этом сразу, чтобы больше не повторяться, тем более что это ощущение даже со временем нисколько не изменилось.