Тимоти Рувидо - Хозяева плоской Земли [Путеводная симфония] [ЛП]

Но, пожалуй, самым поразительным для меня было видеть на этих вечеринках людей, которые в обычном миру представлялись злейшими оппонентами. Я собственными видел, как руководители всяких правых движений, вроде коммунистов с незапятнанной репутацией борцов с «капитализмом и буржуазным безправием» радостно пожимают руки тем, кто во главе этого капитализма и безправия стоял. Однажды я даже стал свидетелем дружеской встречи между тогдашним главой ЦРУ и знаменитым наркобароном из Боливии, объявленным этим же ЦРУ в международный розыск.

Однажды мне привиделся седой, злобного вида старичок с ещё более неприятной старушкой-женой, чьи близко посаженные глазки зыркали по сторонам и кололи, как колют мясо вилкой, проверяя, прожарилось ли оно. Я узнал в них Николае и Елену Чаушеску, тиранов Румынии, но это было невозможно, поскольку в 1989 году весь мир видел в новостях, как их расстреливают без суда и следствия.

Для моих родителей, с которыми я кое-чем из своих наблюдений под большим секретом делился, всё это – выборы президентов, борьба с преступностью, торговые соглашения, забастовки на заводах – было случайностями, вызывавшими в них справедливый гнев, тогда как я видел закулисье и понимал, что многие – если не все – события, к которым привлекается общественное внимание, искусно подстроены. Раза два я в присутствии матери попытался втолковать это отцу – не помню, какие именно были поводы, – однако был назван «конспирологом», и разговор не получился. Так я понял, что обычные люди не хотят знать правды. То есть, они думают, что хотят, но их головы уже заполнены суррогатом правды, от которой они не в состоянии избавиться, чтобы впустить туда настоящую. Чтобы всё получилось, суррогат сперва нужно вылить. Только никто вам этого сделать не даст. Вы должны стать врачом с дипломом и именем, и лишь тогда люди начнут вам доверять. А просто выйти на улицу и сказать больным «Я вас вылечу» – всё равно, что дуть на ветряные мельницы.

Отец умер, когда я был в Испании. Я ничего не знал, ничего во мне не ёкнуло, настроение, когда я возвращался домой, было приподнятым, одним словом, всё произошло совсем не так, как я себе воображал, когда с детства думал: как это – лишиться родителей. Мать не плакала. Этого я тоже не ожидал. Мне казалось, что она в меру слабая женщина и не умеет сдерживать чувств. Когда я приехал, она стряпала на кухне, а заказы от клиентов в зале принимала Паола, её подруга и наша соседка. Я спросил, где отец. Она ответила, что на кладбище. Я не понял, удивился, поинтересовался, что он там делает. Когда она сказала «лежит», я всё разом понял, ухватился за край стола и некоторое время так стоял, зная, что если разожму пальцы, рухну на пол. Мать смотрела на меня, и по её щекам стекали наперегонки две большие слезы. Я опоздал на день. Никто не знал, где я и как меня найти, рабочих телефонов я никому не оставлял, поэтому решили не ждать. Отцу было всего пятьдесят пять. Просто остановилось сердце. Так бывает. Сел утром завтракать и не встал. Сейчас тоже было утро. Мать не могла отлучиться, так что на кладбище я сходил один. Там, среди старых и новых склепов, я с трудом отыскал неприметную могилку, отмеченную безымянным кельтским крестом. Не могу сказать, чтобы при жизни мы с отцом были близки. Я знал его историю, как он родился в Ирландии, был младшим в семье, попал в тюрьму, женился на подружке удравшего невесть куда старшего брата, родил меня, схоронил моих бабушку с дедушкой, бросил всё и перебрался сюда, в Италию, в поисках тепла и южного счастья. Он, конечно, как я теперь понимаю, меня любил, не мог не любить – единственного сына, однако при жизни я этого не чувствовал, и мне казалось, что я его чаще раздражаю, раздражаю своим независимым поведением, частыми отлучками, невнятным ему кругом друзей и бунтарским нравом. Я был неправ. Он видел во мне себя и просто не хотел, чтобы я повторял его ошибки молодости. Для родителей это естественно, а мы, неблагодарные дети, воспринимаем их советы как нотации и стараемся действовать назло им, делая хуже себе.

Когда я вернулся с кладбища домой, мать отдала мне нераспечатанный конверт, который только что пришёл от брата отца, дяди Дилана. Тот как всегда просил прислать ему книжек и кое-что из одежды. Расплачивался он с нами маленькими слитками золота, которые упаковывал прямо в конверты и они, как ни странно, исправно доходили. Потратить их было нельзя, обменять на лиры – возможно, но проблематично, поэтому родители просто складывали золотые шарики в железную коробку из-под печений «на чёрный день». Поиски заказанного заняли почти месяц, я постоянно отлучался по более важным делам, зная, что дядя никогда никого не торопит, так что написанное мной за это время сопроводительное письмо получилось довольно будничным и спокойным. Я рассказал о случившемся, выразил дяде соболезнования и вежливо предложил впредь свои услуги, если ему что-нибудь понадобится. С того письма началась наша с ним переписка, которая со временем перекочевала в интернет.

Дядя Дилан нравился мне тем, что был далеко, никогда не лез в мою жизнь, не поучал и вообще производил впечатление человека, постоянно чем-то занятого. Иногда писал о книжках, которые прочёл, и советовал тоже полистать, что я, как ни странно, делал с удовольствием, потому что наши вкусы чудесным образом совпадали. Путешествия, открытия неведомых земель, выживание в экстремальных ситуациях – вот что всегда казалось мне достойным пера, бумаги и твёрдой обложки. Я взял за обыкновение просматривать книги, которые он заказывал, и находил в них много интересного и нового для себя. Нравилось мне не всё, но кое-что я прочитывал от корки и до корки и несколько раз даже порывался сам сесть за сочинительство, однако у меня ничего путного не вышло: оказалось, что я начисто лишён фантазии и способности выдумывать складные истории. Описывать реально произошедшие со мной события – куда ни шло, а вот заглядывать через тетрадные листы в другой мир – извините, это не для меня.

Ресторан помог матери справиться с потерей отца даже легче, чем я ожидал. Паола привела с собой племянницу, красивую девочку лет пятнадцати, с появлением которой завсегдатаев в зале заметно прибавилось. Три женщины прекрасно друг с другом ладили, дела спорились, поток клиентов положительно сказывался на кассе, и я позволил себе не испытывать ни малейших угрызений совести, когда подолгу отсутствовал «в командировках».

В собственный дом я теперь почти не заезжал – не было времени. Да и, кроме того, с некоторых пор он стал казаться мне слишком уж скромным и неказистым. Не скажу, что меня увлекла роскошь, но я, сам того не желая, постепенно к ней привык. Получая очередной «груз» или адрес, по которому его нужно доставить, в дорогом особняке или шикарных апартаментах, я садился в кожаные объятья породистого железного зверя, рвал несколько часов – а иногда и дней – резиновые когти и, в конце концов, оказывался в каком-нибудь уютном частном поместье с вооружённой охраной, или в богатом клубе на побережье чего-нибудь лазурного, или на вилле в мавританском или новоанглийском стиле высоко в горах. По сравнению со всем этим моё холостяцкое гнёздышко не смотрелось вообще никак. Я мог бы позволить купить себе что-то поприличнее, вот только до вилл или поместий это «что-то» всё равно бы не дотянуло, а менять более простецкое на менее простецкое – какой в этом смысл? Да и зачем, если я почти каждый день переезжал с места на место и ночевал в люкс-номерах недешёвых гостиниц, за которые платила компания?