Сергей Катуков - Мастер облаков

— Вас ждет Михаил Васильевич. Хочет побеседовать. Это надолго. — И передал мне стопку свежего, мягкого, пахнущего полиграфией белья.

Мы спустились на первый этаж, прошли через большую столовую, сейчас темную и загадочную, как предновогодний зал, повернули в узкий коридор, миновали порожек, ступенчато горбившийся, — переход из дома к пристройке, — резко спустились в тесно вырубленный проход, где хозяйничал плотный, горячий воздух с привкусом распаренного банного веника. Здесь и впрямь, за предбанником была сауна, обшитая деревянной решеткой, с овальным, словно мыльница, бассейном.

Пока я переодевался в выданный охранником комплект банного белья, Светлов, выглянувший из-за двери с улыбкой чеширского кота, приветствовал меня и, заняв свое обширное место на решетке, жаркий, пылающий, в набедренной повязке, полувозлежащим симпосиархом с античной вазы, начал разглагольствовать. Голос его глухо раздавался за стеной.

— А вы знаете, что ранние христианские храмы — как архитектурные сооружения, я имею в виду, — стали прямыми наследниками римских терм? Это очень интересно. С точки зрения как бы логики преемственности культур. Это похоже… мгм… на культ карго. Представляете, да? Несчастные, необразованные, полудикие папуасы, которые еще вчера молились в катакомбах, получили в наследство роскошные, похожие на чертоги богов хоромы, которые — они и помыслить не могли, что это всего лишь купальни! — которые они приняли за культовые сооружения. Им и в голову не могло прийти, что все, что касается культа, может иметь самые разнообразные формы и направления. Античный культ тела и природы казался им отвратительным. При том, что сии банные постройки они потом и сами приспособили для очистительных целей. Я думаю, римляне не имели того характерного для христиан ощущения благоговения, радости встречи с Богом. Ощущения снизошедшей милости. Того щемящего, горячего чувства благодарности перед божественным всепрощением. Римляне относились к божествам потребительски, рационально, вполне как материалисты к капризным силам природы. Христиане, конечно, сублимировали сам принцип веры. То, что было баней, отмывальней, стало молитвенным храмом, тело заместилось духом. Но суть вещей не изменилась. Банный день и субботне-воскресные службы еще никто не отменял. Так что заходите, не медлите. Подчистим и тело, и дух!

Переодевшись в белое, мягкое белье, теплые сланцы, я уже прикоснулся к дверной ручке парилки, когда заметил сбоку зеркало. В нем стоял совершенно древний римлянин — в тоге, сандалиях, не хватало только лаврового венка, каковой полагался бы августейшей персоне.

— Заходите-заходите, — гудел голос Светлова, — хватит стоять в предбаннике. Пора уже и попариться!

— Это вы имеете в виду свои слова о «предбаннике нашего мира»?

— Какие слова?.. А-а-а, — несколько уязвленный, вспомнил Михаил, — да-да, и это тоже. Это тоже. У вас хорошая память.

— Я актер. Профессиональная привычка.

Чекисту не понравилась моя самодеятельность. Возможно, он уже давно смотрел на меня как на своего очередного «буратино», выструганного непревзойденным профессионализмом вербовки и заговаривания зубов.

— Кстати, что вы имели в виду под «культом карго»?

Светлов поднял со скамьи громадную, бочонкоподобную, с небольшой пенек кружку, отхлебнул из нее, оставив на верхней губе пористую пену. Движения его были одновременно и порывисты, и сдержанны. Румянец на кончике носа и щек, игривый и блуждающий взгляд объясняли задушевность и говорливость.

— Квас-с-с. — И он придвинул мне заготовленную, такую же великанью кружку, с резными дубовыми листиками. Пена в ней уже отстоялась.

Светлов отхлебнул еще — и моя уверенность, что разговор будет носить беспорядочный, полуосмысленный характер, пошатнулась. Теперь он был, что называется, «ни в одном глазу».

— Так вот, мы говорили про раннехристианские храмы… Пейте-пейте, в бане принято пить квас… Римляне любили бани. Любили обществен-но-е, интерактивность, вот это вот… эту массовость. Хлеба и зрелища, потоками бурлящие в современных СМИ, — это не месопотамское, нет, не ближневосточное культурное завоевание… как бы ни хотели иудеи — их священная клановая история не стала прообразом мировой. А государственная, светская история римлян — стала, да. Кто сейчас помнит об их мифах, верованиях, богах? А вот солдат, юристов и меценатов помнят… — Тут Светлов снова отхлебнул, и его взгляд, словно перевернувшись, опять замутился. — Евреи, конечно, понимали: чтобы выйти на мировую арену, надо ехать в Рим. Точно так же, как джазовый саксофонист или виолончелист понимает, что доказывать превосходную степень мастерства имеет смысл только в Нью-Йорке. Вершина мира, так сказать… Вы пейте-пейте, квас хороший, с мятой… Знаете, я… — Светлов отхлебнул, взгляд его перекувыркнулся в очередной раз, словно монета, и на этот раз выпала трезвая на вид «решка», — я занимался историей, между прочим, профессионально. Древнеримские термы как образ социального устройства… Название моей диссертации… Ни один общественный институт, ни один другой не отражает в себе, как в миниатюре, все общество так, как это сделали термы. Это ведь не просто парилка! Там были библиотеки, спортзалы, театры, рестораны, лектории, музеи. Вполне возможно, что и торговые ряды и так далее.

Я сидел с очень объемной, приятно-пористой на ощупь деревянной кружкой, поставленной между колен. В сауне тихо, зернисто шевелился разогретый воздух, блуждавший между стен и накатывавший то горячим, то холодным краем. Раз уж избежать этого разговора, казавшегося поначалу странной прихотью моего шефа, невозможно, лучше принять условия игры и следовать им далее. То есть выпить квасу и, удобно расположившись на лежаке, вести изысканные беседы. Поэтому, сделав изрядный кислый хлебок из псевдобочонка, я продолжил внимать ни к чему на первый взгляд не обязывающим глаголаниям.

— И вот приходит новая историческая формация. Роскошные, гипертрофированные храмы телесных ублажений переводятся на баланс нового общественного распорядителя. Баптистерий — одно из первых показательных явлений в христианстве как государственной религии. Надо ведь как можно быстрее конвертировать всю социальную массу в новую веру. И они поступают по старинке. Они же помнят, — еще по свежим следам, — чтобы заручиться поддержкой плебса, императоры дарили ему — нет, не только ведь кровавые зрелища и обильные хлеба! — нет, еще были термы: эдакий популистский жест дара! В корне жизнь они не изменят, а вот отношение к правящему лицу, в целом то есть — это, пожалуйста. И через баптистерий, как через межвременной портал, повели они народные массы в новую жизнь. Они действовали по аналогии… считали, чтобы стать новой цивилизацией, достаточно использовать оставленные от предыдущей механизмы и орудия. Только не могли они представить, так же, как папуасы, что это — всего лишь инфраструктура, а не цель; всего лишь средство, а не центр. Это о вопросе про культ карго. Чтобы вызвать дождь, они, условно говоря, щеголяли в изысканных, подбитых мехом плащах, вертели зонтиками над головами. То есть следствия ими принималось за причину. И вот чтобы самим стать цивилизованными и перевести других туда же, в свою цивилизацию, они окунают народ в воды терм, будучи уверенными, что плебс, помня об императорских щедротах, атрибутом которых… которых… что плебс… что, в общем… что, плескаясь в тех же водах, что и прежде, плебс мало-помалу, перейдет в новую веру, может, даже не заметив, что хозяин-то терм — новый… новый… Понимаешь, в чем дело? — Светлов сменил ногу общения на дружескую.