Сергей Катуков - Мастер облаков

14. От Че Гевары до Чежопенко

— Ну-с, приступим, — произнес Юра, прищурившись, затаил дыхание и быстрым движением в низкой, уважительной позе вопрошающего опрокинул содержимое стакана в рот. — Ну, вы, батенька, даете. Еще бы минут десять — и поднимали бы мы не пламенного актера больших и малых театров, а замороженную скульптуру жертвам режима переохлаждения. — И подоткнул мне поближе к подбородку стаканчик с водкой. — Не пьянства окаянного ради, но здоровья вашего для, дядя Вова!

— Умеешь ты сказать, дядя Юра! Твое бы красноречие — да пред светлые Светловы очи, а не тратить втуне среди дремучих летучих партизан.

— Ну… эт кому судьба какая. Махать кулаками после драки — это каждый может. У нас тут тоже, между прочим, дел хватает. — И предъявил мне стопку бумаг. — Ух, и заварушку мы затеяли!

Бумажки были листовками. Я вполголоса зачитал, пропуская смысл написанного мимо сознания, — во всех листовках в мире напечатано одно и то же, — и задержался на последнем — на подписи.

«Команданте Чежопенко».

— Это что за чушь? — спросил я с негодованием, глядя на Юру снизу вверх.

— Вот и не чушь! — Юра продолжал в том же духе, наполняя стаканчики заново. — Вот и не чушь, совершенно! Мы — актеры сатирические, бьем словом и образом. Слово наше должно быть словцом — и крепким! И образ, ему соответственный, отставать от него не должен. Крепкое слово крепкой же образностью подтверждается! — Юра еще раз выпил. И продолжил со сморщенным лицом, которое постепенно разглаживало выражение удовольствия: — Чрезмерная серьезность, ваше аватарское величество, будет говорить только о нашем серьезном принятии режима, о страхе перед ним. А мы должны, как настоящие ницшеанцы, быть веселы, непоседливы и непосредственны, как ребенки. Мы играем. Играем всю жизнь. И не только роли играем. Саму жизнь играем. Играючи глядим в глаза пропасти — вон она какая внизу! — эй, Кипелов, какая высота, говоришь? тысяча сто? — глядим пропасти в глаза и не хотим, чтобы она тоже осмеливалась глядеть в наши. Мы покажем ей зубы!

— Но не зады же!

— Товарищ Вова, — произнес Юра, нисколько не пьяный, — методы ведения оппозиционной борьбы со времен товарища Че существенно изменились. Как ты понимаешь, мы не можем серьезно противостоять материку. — «Материк» здесь уже давно был устоявшимся понятием, содержавшим все денотативные и коннотативные глубины совокупной жизни, протекавшей на твердой земле внизу. — Наша задача — разбудить, раззудить пчелиным ульем страну. А сделать это возможно только нашим им-ма-нен-тным оружием, как ты понимаешь. То есть смехом. Шутовским, ско-мо-ро-шим. Товарищ автомат Калашникова не для наших творческих рук.

— Ладно, товарищ Бережной, то есть команданте Чежопенко, какие ваши будут дальнейшие указания?

Юра Бережной, как было сказано когда-то давно, более двух тысяч строк выше, был одновременно продюсером, бухгалтером, водителем и руководителем отдела кадров нашей маленькой, уже не существовавшей труппы. Помимо обладания практически гениальными организаторскими способностями, ему удавалось играть трагические, а иногда и женские роли. И об этом как раз время поговорить. Прошлое Юры — невпроворот большое, разное и сложное. Когда-то ему приходилось играть и военные роли. На полном серьезе: из армии он вышел в звании старшего сержанта. Вернулся в архитектурный, закончил учебу и готовился уже стать штатным архитектором, когда судьба подбросила ему выигрыш в лотерею. Красный, отлично блестящий автомобиль отечественного автопрома. Поэтому он продает свою старенькую «ладу» и планирует посвятить весь следующий год старой задумке — путешествию по родной стране в поисках интересных архитектурных решений. Выехал он одним человеком, а вот вернулся — не через год, через три — уже другим. И не в авто, а на попутке. Родная архитектура, которую он желал лицезреть в городах и селах собственнолично, отодвинулась далеко назад. Картины жизни в провинции, в глухих закоулках периферии заставили его душу пройти путями многих людей — через их профессии. Сначала он стал рабочим на стройке, дорос до прораба, выстроил многоэтажный дом. Ушел в народные промыслы в заповедных деревеньках, стоящих на воде между небом и землей, резал ложки, плошки, узорные черенки из вязовой заболони, лепил звонкие свистульки, потайных озерных животных, драконоголовьих сфинксов, хвостатых нетопырей, лягушачьих принцев со шпорами на рогах; перегнал на гончарном кругу глиняное тесто в сотни чудо-юдо кувшинов, амфор и прорешеченных корзинок. Стал скотоводом на Алтае. Гладил в степи «каменных баб». Беседовал с шаманами. Поднимался с ними к духам. Чуть не перешел в буддизм. Дошел до невидимой границы с Монголией. Остановился и вернулся на Урал дальнобойщиком. Гонял грузы до Владивостока и обратно. Попал на «летающий остров». Строил правительственную резиденцию на ста пятидесяти гектарах. Вместе со стройотрядом был перекинут в Москву, дислоцируясь на седьмом, самом высоком уровне «островов», возводил купольные перекрытия дворцово-храмового комплекса, сидел на их верхушке, жуя ватрушки, и с высоты видел полстраны, затянутой производственными дымами, осенними дождями и опаловой синевой северных морей. Подался охранником в кинотеатр, пия горькую. За ползимы пересмотрел кинорежиссеров-шестидесятников, за другую ползиму — перечитал писателей-деревенщиков под вельветовым зеленым абажуром. И уже было вспомнил про красный, новенький автомобиль, припаркованный на стоянке в Казани, как решил стать актером. Путешествуя до Татарии уличным музыкантом со склонностью к перформансам, переиграл в районных и субрайонных театрах роли от мороженщицы в парке Горького до Гамлета из Эльсинора. Отыскав всеми правдами и неправдами свое состарившееся под открытым небом авто, продал его, погасив на половину суммы чеки за стоянку, поехал на поезде в Нижний и встретился в купе со мной, возвращавшимся из Севастополя и бросившего там роль матроса Кошки.

На оставшиеся деньги мы провели ночь в вагоне-ресторане за интересной беседой, приятной выпивкой и делением ненароком сохранившегося капитала на разные статьи совместного театрального прожекта.

Остается только добавить, что выйдя за порог гостиницы в то туманное подтаявшее зимнее утро, когда нас сжал в свой крепкой властной длани полковник Смирнов, Юра намеревался всего лишь добежать в подштанниках, майке и гостиничных тапочках до ближайшего ларька с алкоголем. Первый оказался закрыт, второй — только открывался, пришлось искать третий. Каким образом ему со всем своим антуражем и свеженькой бутылкой удалось отыскать одежду и вернуться к цивилизации, осталось для меня секретом. Или одним из тех чудес, которые часто происходили в Юриной жизни.