Сергей Катуков - Мастер облаков

— Какой здесь «режим»? Это называется государственностью. Ты просто не государственник, вот и все. При любом настоящем, уверенно держащимся на ногах руководителе будет такой же «режим». Да, тебе он не подходит. Не подходит, может, массе людей, желающих не только свободно мыслить, но и действовать в большем масштабе, чем позволено текущей, данной государственностью. Внутри другой государственности все равно другая масса людей будет недовольна, но уже чем-то другим.

— Ого! А из-за тебя, между прочим, люди рисковали! Со Светловым было интереснее?

— Мне не нравятся все эти новые сценарии и «видеообращения». Довольно-таки низкопробные и малохудожественные. Мне противно в них участвовать. Они просто чудовищно тенденциозны, они ангажированы, они несправедливы! Конъюнктурны! Да, когда мы были внизу, нам было очень трудно говорить свободно. Вплоть до того, что речь превращалось в мычание. Но это было возвышенное, сублимированное до творчества мычание. Понимаешь? Там был нерв, игра по-настоящему. А здесь? Здесь мы используем наше временное стратегическое превосходство, закидывая противника сверху, извините, какашками. Ни с чем другим наши теперешние сценарии сравнить невозможно.

— Ты, может, до конца не все осознаешь. Но ты верно сказал — «временное превосходство». Мы в меньшинстве. Я этот нерв, о котором ты говоришь, в отличие от тебя, чувствую. Я живу с ощущением «презенса». Того, что каждый сценарий, каждая съемка могут быть последними. Если нас отловят, то разговаривать с нами будут уже не Светловы. И договариваться с нами ни о чем уже не станут. Это придает мне, всем моим мыслям и действиям, ощущение правоты, придает энергию делания… И да, я не хочу, вообще не хочу думать ни о каком твоем «мычании». Я — буду говорить, говорить, говорить, о чем мне захочется. Как захочется, когда, о ком или о чем. Хочешь мычать — интересно, простым или изощренным мычанием? тайным декабристским мычанием? — спускайся и мычи!

— Ага… уже написан Вертер… окно открыть, что жилы отворить…

Юра отвернулся и сымитировал жест отчаяния — с силой махнул рукой, как будто бросил камень. Он же артист. И организатор. Ему нельзя до конца верить. Цель оправдывает средства. Он авантюрист. Неизвестно, насколько далеко может зайти.

— Послушай… это… то, что мы начали… это наше общее дело… эта антреприза… понимаешь… ни я, ни ты тогда не знали, когда все начиналось, для чего мы творим, что нами движет. Эта подрывная деятельность, антигосударственная, анти-какая хочешь, — это все было направлено ради свободы. Свободы выражения мысли, свободы несогласия. Самого принципа свободы. Свободы просто быть. Свободы ничего не делать, если не хочется… От театра, от антрепризы с нашими сценариями мы пришли к необходимости распространения свободы. «Остров» — это логичное продолжение театра. Но на максимально возможно свободном уровне. Такая удача! Надо двигаться дальше! Надо просто идти, тем путем, который складывается. Театр должен быть преодолен. Мы начинали с этого. Но почему мы должны в нем остаться навсегда? Театра — мало! Нужна жизнь! Вся жизнь, весь мир нужен!

И я был нужен, я был нужен Юре.

— Если ты уйдешь, все провалится. Понимаешь? Вся наша антреприза, начавшаяся как дружеский проект, закончится. А могла бы продлиться. И в каком, батюшки, масштабе! Могла бы выйти из стен театра, могла бы прийти к людям в жизнь, сама могла, — может! — сама может стать жизнью! Представь только!

— Точно! Как же я не догадался… весь мир — театр, люди в нем — актеры.

— Да брось! Это актеры — люди, это театр — мир! Идеи зарождаются у всех. У прорабов, у пастухов и шаманов. У алкоголиков. Гениальные идеи мелькают трассирующей нитью через умы обычных людей каждый день. И тут же забываются, как всего лишь забавные. Это литераторы, сценаристы занимаются ими, собирают и лелеют. Ставят в театрах, приручают искру и влагают ее внутрь «волшебного фонаря». Но дальше дело не идет. А я — я же предлагаю перейти из театрального пространства в жизнь. Как давно бы и следовало сделать. Актер — не просто актер. Актер, играющий Верховного, уже и сам способен стать Верховным.

— Максимум — его аватаром. Я-то знаю.

— Минимум, — подхватил Юра, — минимум, дружище! Максимум — это… самим Вишну. Или как его там?

— Ну, выкладывай, что у тебя? Какой дальше сценарий?

17. @

Я снова в пиджаке: дорогом, чиновничьем, похрустывающем, узковатом, но дарующем чувство уверенности, тяжеловесности, защищенности рыцарских доспехов. Не хватает только забрала. Впрочем, моя маска — актерская, но живая личина с другого человека — вполне хорошее такое забрало. Непробиваемое. Наимощнейшее забрало в государстве, в котором лик Верховного способен отражать самые пристальные и проницательные взгляды.

Опять со мной охранник. Один из армии двойников, специально подобранных для охраны Ларца и даже самих Государственных Палат.

По словам Юры, мы вплотную приблизились к разгадке самой главной метафоры «русских автохтонных сказок».

Про Ларец, подвешенный на Дубе, то есть государственное древо с тысячью управительных веток и побегов, среди которых в густой документационной листве спряталась правительственная резиденция. В Ларце на мягком сенном ложе покоится Яйцо — то бишь овальный кабинет управителя. В кабинете — закаленная, неломаемая Игла: несгибаемая государственная воля.

Но вот есть ли в Ларце утка? И что есть утка в данном случае? И не есть ли в данном случае она — некоторое иносказание? А если и иносказание — то не может ли повествовать о государственности в целом? Не является ли эта Утка, в отличие от газетной, неким метафизическим ядром нашего бытия? То есть все в нем пребывает в такой метафорической Утке, в таком вот уточном состоянии…

Я не знаю, как зовут моего сопроводителя, перевербованного Юрой в нашу пользу. Чем-то он похож на Ивана со светловской дачи. Выправка. Прямой, спокойный взгляд. Откуда Юра их всех берет? Ведь тоже вербовщик хоть куда. Встретиться бы ему со Светловым. Как пить дать, неизвестно кто кого перевербует. Юрины люди, похоже, везде. Выходит, то, что он делает, созвучно многим даже внутри системы.

И опять меня везут в один из закоулков государственной Священной СанСаРы.

Автомобиль остановился у ворот громадного государственного подворья.

Это не парадный въезд. Парадного не существует. Частная резиденция Верховного — его личная вотчина. Сюда не приезжают иностранные гости, делегации, официальные лица. Только доверенные, только друзья или подчиненные — в неофициальном порядке. По разным нуждам. Переговорить, договориться, пошептаться. Крыша для междусобойчика. Большая такая, огромная крыша. Говорят, сверху она — идеальный круг.