Сергей Катуков - Мастер облаков

Мы стояли несколько минут, зачарованно и сонно глядя на него. Потом вернули взгляды вниз и снова пошли, исчезая во тьме.

По дороге мой спутник, видимо, под впечатлением от увиденного, вдруг тихо и лирично заговорил о каком-то индонезийском острове. Где пляжи, и джунгли, и в скальные сумерки проникает спокойная ледяная лагуна. В джунглях стоит забытый буддийский храм — единственный в мире, выполненный в виде огромной статуи Будды. Внутри он полый. Там только лестницы и помещения. Одни — пространные и наполненные каплющей по стенам водой пещеры, другие — невероятно тесные, словно змеиные лазы, проходы, пробраться сквозь которые можно только выдохнув всю свою старую жизнь. Человек, решивший зайти в этот храм, должен пройти его от основания в ступне Будды до самой вершины в форме головы, постоянно поднимаясь по ступеням, выбитым монахами в скале. Внутри царит почти полная темнота, нарушаемая только паутинками света в трещинах. Самое удивительное заключается не в самом храме, множестве его помещений — то гулких, то взрывающихся бесчисленно отраженным эхом, то абсолютно беззвучных — таких, где живет только аура шелестов, гулов самого попавшего внутрь человека — слышно, как движутся легкие внутри тела, и дрожат вены, и напряженно бьется сердце, — самое удивительное, что ничего этого, по сути, не надо для того, чтобы достичь прозрения и просветления. Пока человек поднимается от ступней до головы Будды, он остается в абсолютном одиночестве, наедине только с самим собой, своими страхами, видениями и надеждами. Он проходит своеобразное перерождение — в пещерных залах, заполоненных сталактитами и в удушающих пренатальной теснотой ходах. И в физическом, и в духовном плане он идет снизу вверх. От темноты внешней к свету внутреннему, не зависящему ни от чего, зажженному только собственным сознанием.

— Наверное, в этом смысл слов «Будьте светом для самих себя», — произнес напарник задумчиво и отстраненно, словно через него говорил кто-то другой.

Загадка запахов и звуков стала ясна после второго круга, когда, осмелев, мы распрямились во весь рост и даже изредка переговаривались. На земляном полу под раструбом фонарика вспыхивали пластинки прессованной соломы, похожей на паркет. Местами ветер, сопровождавший нас со спины, наметал ее сугробами до колен. Кузнечики и сверчки стрекотали из динамиков, которые совершенно не были запрятаны в стенах. Бутафория была неприкрытой и безыскусной.

— Я когда служил, — заговорщицки шептал напарник, — у нас в штабе под землей была похожая штука. Только в динамиках крутили патриотические песни. Странно было. Идешь в таком подземной бункере, а тебе прямо в уши…

Далеко сзади раздался явный звук шагов. Они тяжело спешили. Бег!

Напарник быстро стащил с ног обувь, кивнув мне — «делай, как я» — и мы бесшумно рванули вперед. Остановились. Снова голоса. Возле лица раздалось тяжелое дыхание:

— Поворачиваем при первой возможности.

Голоса раздались еще раз, уже как бы под другим углом. Гораздо ближе, чем можно было ожидать. Снова рванули и разом остановились. Шли навстречу. Сжимали с обеих сторон. Напарник лихорадочно достал план, посветил на него, — голоса впереди двигались, казалось, уже совсем рядом, едва ли не за пределом видимости, — погасил фонарь и дернул меня назад. Отбежав несколько десятков шагов, напарник сотворил чудо: ударив меня плечом о стену, оцарапав щеку, он разворотил бетон и сунул меня в какой-то закуток. Тут же, в полной темноте, рядом послышалось его тяжелое дыхание. Я прикоснулся рукой к щеке: царапины были крошечными. От резкого удара и полной дезориентации кружилась голова. И вдруг ветер принес карамельно-синий запах сигареты. Напарник, вплотную прижавшись, толкнул локтем. Вслепую поймав его руку, я нащупал его сжатый кулак с оттопыренным большим пальцем. Его тело тихо тряслось. Он смеялся. Толкал меня в бок то локтем, то кулаком с древнеримским жестом, которым якобы даровали жизнь гладиатору. Все в порядке: если курят — значит, не ищут. Голоса, шедшие спереди и сзади, встретились где-то совсем рядом. Скрестились, как прожекторные лучи, перебросились парой фраз и оттолкнулись друг от друга льдинами. Уплыли. В это время опять раздался гул с вибрацией. Напарник включил фонарь, посветил себе в лицо, улыбнулся, развернул кулак в ладонь и предложил ее мне:

— Анатолий, если что.

— Взаимно, дядя Вова, — сказал я, переводя дух и до сих пор не понимая, где мы очутились.

— Это параллельный коридор. Идет островком. Потом свернем в основной, — словно прочитав мои мысли, сказал Анатолий. — Извини, что так резко. Нужно было…

— Это ничего. Я думал, ты стену пробил моим плечом.

Обувшись, мы снова шли, изредка переговариваясь, ожидая, что вот-вот должен возникнуть прогал в стене, и тогда мы вернемся в нужный коридор. Прогала все не было. Анатолий тревожно молчал, разглядывал карту, пару раз постучал по туннельной плите. Глухо. Было ясно: мы заблудились. Ход, который нас спас, оказался тупиковым. Галочки на плане, которые ставил напарник после каждого ответвления, не помогли.

— Поворачиваем назад, — сказал наконец Анатолий.

— Может быть, если это другой коридор, может, он тоже параллельный?

— Может быть. Но точно известно только то, что возможность вернуться есть только сзади.

— Давай еще раз посмотрим план. Может, мы еще не дошли до поворота? Ты же постоянно отмечал.

— Нет, мы и так слишком долго шли.

— Может, в плане неправильный масштаб!

— Может, и неправильный. Но другого у нас нет. — Анатолий начинал горячиться.

— Мы потеряем время, если вернемся.

— А если не вернемся — то потеряем…

— Стоять на месте! Буду стрелять! — раздался крик сзади и резко вспыхнул свет.

Я в ужасе замер. Анатолий, сжавшись, резво прыгнул в сторону.

— Стоять!

Быстро развернувшись, я увидел: фонарь ярко бил в глаза, на секунду вперед из сияния выскочило дуло автомата. Анатолий выстрелил на свет — и тут же в ответ раздалась оглушительная автоматная очередь. Она, отвратительно шлепая пулями, прошлась прямо по нам. Толя схватил меня за руку и рванул в сторону. Снова раздался выстрел и крик: «Стояяяять!» Потом шум какой-то возни и жалобный стон.

Мы бежали минут пятнадцать, выталкивая из груди белое, тошнотворное дыхание.

— Ты понял, что произошло? — спросил я, упав на бок, сгребая ладонями сено в припадке желудочной боли от ожесточенного, резкого бега. — Ты понял?

Толя молчал. Тяжело, намного ближе, чем раньше, снова загудела земля, и со стен посыпалась пыль. Впереди и сзади, дальше и ближе, казалось, со всех сторон за гулом стали проступать крики.

— Вставай, — Анатолий поднял меня, — вставай!

— Куда «вставай»? Нас окружили!