Сергей Катуков - Мастер облаков

— Ну и что?

— Ничего. Просто странное совпадение… Может быть, Светлов был прав? Насчет того, что все мы существуем в сновидении Верховного. Как во сне Брахмы. И все мы — фантомы. И я, и ты вот тоже. Но только в нашем случае Брахма — сумасшедшее божество. Осознающее в конце концов свое сумасшествие. Ненормальность своего мирового сна. Он догадывается, что его сновидение — уже не загадка для тех, кто внутри сна. Они разгадали подлог. И тогда Брахма изобретает идеальное алиби, чтобы избежать ответственности… Идеальный сценарий для самоубийства. Он в своем сне создает двойника, который приходит и убивает оригинал. Копия уничтожает оригинал…

— Ты чокнутый? Ну, скажи: вот это нормально, что ты мне тут рассказал?

— Подожди, это был бы замечательнейший сценарий… — пролепетал Юра задумчиво, ошеломленно, словно из-под спуда образов и мыслей, завладевших его сознанием.

— И что, по-твоему, тогда должно быть в конце?

— Он создает двойника и… — говорил Юра медленно, упрямо, словно упруго рассовывая книги в зазоры между другими, когда уже все библиотечные полки заставлены, — создает двойника и… и тот идет его убивать. И… и когда убивает… тогда… тогда, наконец, сансара исчезает. Он исцеляет, исцеляет! — просиял Юра ошеломленно. — Исцеляет миллиарды существ от сансары. Они становятся свободными.

— Ага, и вываливаются из его сна в реальность.

— Я такого не говорил. Они, возможно, окончательно исчезают вместе с самим Брахмой… Идеально… Идеальное самоубийство божества… Никто его ни в чем не обвинит… Потому что обвинять, в сущности, уже некому… Идеально гуманное самоубийство.

— Не гуманное вообще! И ничего нового ты не выдумал. Твой любимый Ницше об этом уже написал. Он убил у себя в голове своего собственного Брахму, но, почувствовав неладное в виде пустоты, решил запихнуть внутрь головы самого себя. И не сумев разрешить парадокс, где же он на самом деле: снаружи в виде прежнего Ницше или внутри собственной башки в виде нового Брахмы — запросто спятил. Так что даже не пытайся. Иначе — дурной пример заразителен.

Итак, сценарий должен был включать следующую последовательность событий, параллельную борхесовым архетипическим сюжетам. Охранник из госструктур — Юрин человек — привозит меня как одного из найденных двойников Верховного. На руках у него с невинным видом лежит документ от Светлова: что-де имярек такой-то прошел подготовку, аттестацию и посвящение в верховные аватары. Ниже — мое мирское CV, характеристика, личная и очень государственная подпись Светлова и печать с орлиными профилями. Конечно, чистейшая, невиннейшая подделка. Далее мы ломаем сложившийся стереотип поведения двойников и проникаем в Ларец. Здесь начинается первая неопределенность. Как отыскать дорогу в покои Верховного, зная только, что траектория ее похожа на знак электронной почты?

«Идти нужно по часовой стрелке, — прямо как на ступенях Боробудура, — говорит Юра, — избегая соблазна заворачивать слишком часто и не попадаться в тупики боковых ответвлений».

То есть траекторией должна быть огромная дуга, которая только в самом конце превращается в огибающий, замкнутый овал. Внутри овала — опять же, по Юриным словам и догадкам, как в «кощеевом яйце», — находится кабинет Верховного.

«Верховный — эта „кощеева игла“, сквозь ушко которого мы должны прийти к успеху», — каламбурит команданте.

Надо попасть в кабинет, связать Верховного и, выдавая меня, дядю Вову, актера-клоуна, за президента, главного лица государственной Сансары, вывезти настоящего Верховного на «острова» и оттуда начать шантаж. Как вывезти? — вопрос уже не просто неопределенный, но даже совершенно неподъемный. И если в целом план имеет свою логику, исполнение его весьма затруднительно, то конечная цель — просто недостижима.

«Это все равно, что войти в мясорубку и выйти оттуда не по частям в виде фарша, но целиком, — говорит команданте Юра Чежопенко, — но другого пути у нас нет».

19. Ветер в лабиринте

Мы вышли до рассвета. В книге про индейца Оцеолу написано, что предрассветный час — самый лучший для нападения на лагерь противника. Возможно, так и есть — нас не заметили, когда мы перешли двор к Ларцу. Мой напарник сунул ключ в неразличимую нетренированному глазу скважину, провернул его и отковырнул край запрятанной заподлицо со стеной двери. Мы нырнули внутрь плоскими тенями.

Первое, что обратило на себя внимание, — Ларец пах. Словно вырвавшийся из детства, ветер носил далекие летние запахи: в теплых сумерках, предательски расслабляя, благоухал сеновал. С одной стороны послышалось далекое стрекотание кузнечика из яркого душного полдня, а с другой — дрожанием лунного серебра на воде завторил ему вечерний сверчок.

Мы ожидали нападения армии телохранителей, химическую атаку, громовые разряды световых гранат, даже явление самого Верховного с оружием мгновенного уничтожения — но отнюдь не этих, не тихих луговых сумерек.

От неожиданности вжались в стену, тревожно осмотрелись.

В обе стороны уходил коридор. Слева, куда предстояло идти, — лежала тьма, справа на полу в перспективе голландского угла тускнели оконные просветы, разделенные крестовиной. Чувствовалось, из окна дует. Но это был утренний холодок. Стрекот и запах доносились не оттуда — а с другой стороны. Сверяясь с планом здания, следуя начертанной Юриным вдохновением линии, подобно нити Ариадны, мы пустились по лабиринту Ларца.

Коридор действительно вел полукругом. Через определенное расстояние нам необходимо было поворачивать направо. То есть, кружа, постепенно приближаться к центру. Несколько раз мы попадали в тупиковые коридоры, возвращались, оглядывались и, приседая, крались вдоль стены. Примерно через час внешний коридор, откуда мы начали путь, был уже далеко позади. Мы шли вверх. Иногда где-то раздавалось странное глубокое гудение. Оно длилось с полминуты, все это время стены слегка вибрировали.

Запах далекого, но несомненного сеновала временами накатывал теплой ностальгической волной, а вместе с ним ветер приносил мелкие разноцветные звуки, такие крошечные и плохо различимые, сравнимые разве только с бесконечно детализированным миром долины, в котором городок, и дороги, и черепичные крыши, и ставни, и жители движутся медленнее насекомых. Звуки были странными, полуфантомными. Словно детские голоса с пляжа или поля, где что-то шумело, и, преодолевая шум, искрами громко вспыхивали короткие имена, слоги, сонные междометия на чужих языках. Один раз показалось, что звали меня.

Мы попали в длинный изгиб туннеля, из которого он просматривался далеко в обе стороны. Сверху тускло, бесформенно белел свет, словно проваливавшийся сквозь пролом под собственной тяжестью. Он лежал там цельной, не рассеянной ледяной глыбой. А до нас, отделяясь одиночными квантами, спускался в виде световых снежинок.