Алекс Коста - Вавилон и Башня

– Давай поженимся.

Лиза посмотрела на него очень внимательно. Так звезда смотрит на стоящее в лесу дерево. Посмотрела и ничего не ответила.

Вениамину не нужен был ответ. Он принял решение, все остальное не важно.

<���Россия, 1990-е>

Песок веяло, бэху [86] Бэха (воен. жарг.) – БМП (боевая машина пехоты). потряхивало, я сидел справа сзади, в районе колеса. Впереди сидел Саблин, почти не качался, как будто штык в жопу вставили. Оно и понятно. Полчаса назад он базарил с главным среди талибов, чтобы тот дал наводку, где наших держат. Так что буквально на волосок от смерти был, не отошел еще мужик.

Бэхой управлял Галиевич, обычно осторожный механ. Но тут он почти не объезжал рытвины. От этого все подпрыгивали как кузнечики, кроме Саблина. Правда, никто не жаловался. Все знали, сейчас главное – пацанов выручить.

По рации майор доложил, что скоро будет минное поле. Значит, мотор надо оставить, идти так.

С нами был опытный минер, Молодов, хороший парень, но, как и все минеры, немного шизанутый. Главное, идти медленно. А как зацепишь растяжку, орать шепотом: «Молодов, Мо-ло-дов!»

Так и получилось. Сначала задел Саблин. Оно и понятно, шел как из железа сделанный, мысками землю то и дело загребал. Надо было его оставить с Галиевичем, но тогда нас осталось бы трое. А это не вариант передвигаться попарно, от укрытия к укрытию.

Я шел в паре с Саблиным и увидел в его глазах всех пермских девчонок, о которых он с восемьдесят четвертого мечтал, с самого Кабула. Да мы все мечтали о девчонках. Пермских, вятских, московских, питерских, сколько еще городов… К восемьдесят восьмому погибло почти двенадцать тысяч наших. Значит, девчонки из двенадцати тысяч городов.

Но тут Молодов вовремя подошел, спас Саблина. Глаза его изменились. Прочухал. Чтобы поиметь всех пермских девчонок, как мечтал, он не должен сейчас думать о них. Только не о девчонках. О растяжках, о душманах, которые могли быть в любой пещере, о крупнокалиберных и пулеметах, но только не о девчонках.

– Слышь, Саблин? – шепчу ему. – Слышь?

Не отвечает как контуженный. Дело понятное, помимо переговоров с «Талибан», минуту назад его штанина была зацепом за растяжку. Это опасно. Так новую растяжку не заметишь.

– Слышь, Саблин. Нормально все, а?

– Э-е… – чего-то сказал он, и мне самому стало полегче.

Саблин парень хороший, правильный. Но, если он мину зацепит, мне тоже никакие девчонки не светят. Только мелочь просить в инвалидке на вокзале.

– Идет караван… идет караван… идет… убивать шурави, убивать шурави им велит… [87] «…убивать шурави им велит» – слова из песни А. Розенбаума «Караван» про войну в Афганистане (1979–1989). – сзади идет Акопян в паре с Молодовым. Парень музыкальный, армянин. Самый веселый из нас. Не может без музыки. Как там говорили наши отцы, нам музыка жить и строить помогает.

Во-во… нам музыка убивать и умирать помогает.

– …убивать шурави, убивать шурави… им велит Коран, – Акопян заканчивает припев и настораживается. Он чует врага лучше всех нас. Может, для этого и поет. Как-то слух у него от этого обостряется, сам мне объяснял, но я толком не понял.

– Чего, Ар? – шепчу ему и показываю Саблину, что надо остановиться.

– Э… – он указывает в сторону ущелья. Но уже поздно. Из-за края валунов, которые должны заканчиваться пропастью, появляются тюрбаны, раздается треск семьдесят четвертых [88] «…треск семьдесят четвертых» – подразумевается автомат Калашникова 1947 года, часто встречающийся в войсках сопротивления. . Разовые – их, наши – очередями. Значит, жалеют патроны.

Потом я проваливаюсь куда-то. Не чувствую свой вес. Как будто меня и нет уже. Потом вижу какую-то землю перед собой. Но я не лежу, а иду. Иду куда-то, взбираюсь по наклонной.

Взбираюсь, взбираюсь, взбираюсь… иду на холм. На краю холма сидит какой-то мужик в тюрбане, халате. Сидит как мертвый, не шелохнется.

Я хочу по нему очередь дать, но понимаю, что АКМ [89] АКМ – автомат Калашникова модернизированный. нет. «Не привыкнуть мне совсем, что не тянет мне плечо… АКМ». По ходу, придется привыкать.

Старик смотрит на глубокое ущелье. Красиво, хотя на хер такую красоту, я не люблю. А все равно красиво. Внизу русло высохшей речки, кустарники как лишаи, толку от них нет.

Вижу рядом со стариком фляга и банка консервов.

Заглядываю ему в лицо. Е-мое… это же Борисыч, только в моджахедском.

Глаза закрыты, он меня не видит, но точно знает, что я здесь.

– Константин Борисыч. Чего вы?

– Т-шш-ш… – он прикладывает палец к губам.

– Константин Борисыч, вы чего в прикиде душманском. Я чуть не порешил вас.

Борисыч открывает глаза, смотрит на меня внимательно. Потом правой рукой шарит где-то под камнем. Я опять машинально за АКМ, которого на плече нет. Оглядываюсь, готовлюсь. Вокруг никого. А со старым мудаком я и голыми руками справлюсь.

Он достает банку консервов.

– Садитесь, Богдан. Подкрепимся.

Я сел. Борисыч взял кривой моджахедский нож. Я замечаю, что на банке свинья нарисована и сверху много белого жира.

– Константин Борисович, вы это, это ж… свинина?

– А?

– Чего! – показываю на банку. – Свинина. А вы вроде как в мусульманском.

Где-то в ушах играет распев Акопяна – «вот идет караван… убивать шурави им велит Коран».

– А! – Борисыч достает откуда-то карандаш, пририсовывает к голове свиньи рога и холку на темени, откидывает в пропасть жир.

– Так лучше?

– Лучше.

Он съедает немного, запивает из фляги.

Я беру у него банку и нож, съедаю почти всю тушенку. А когда начинаю пить из фляги, понимаю, что там спирт. Внутри как-то все расслабляется, замирает. Смотрю на засохшую речку. Теперь мне кажется, она красивая.

Вспоминаю Саблина, Молодова, Акопяна. А где Галиевич? Нас-то сняли со скалы, а он-то в бэхе остался. Значит, бэху тоже взяли. Один бы Галиевич не справился.

Одновременно понимаю, что восемьдесят девятый. Что и пацанов душманы взяли по ошибке, думали, офицеры, можно на выкуп. А это обычные духи, да еще только после стодневки. В темноте не разобрались. Но нам бачат своих нельзя было подставлять. Потеря роты, это хреново. А тем более в конце вывода [90] «…в конце вывода» – подразумевается, что после того, как начался вывод советских войск из Афганистана, еще велись сражения с силами сопротивления. . На большинстве машин уже транспаранты «Мир тебе, Афганистан», а мы в такой замес попали. Глупо. И обидно. Тем более Сергуше обещал вернуться живым.

Хоть и обещал, а все одно, похоже, умер.

– Константин Борисович, я что, умер?

– Нет, Богдан. Зачем же тебе умирать? Ты теперь по-новому жить должен.

– Это как так?