Алекс Коста - Вавилон и Башня

«Просто эти пальцы… как сорняк, – понял я. – Сорняки всегда хоть чуть-чуть, но живы. Их пропалывают, жгут, бьют всякими тяпками, лопатами. Теперь танками. А они, чуть-чуть, но все-таки живы, всегда живы».

Когда пальцы задвигались, я понял, есть еще что-то там, внизу, под пальцами. Неужели человек?! Да кто же там может выжить?! Но ведь и пальцы без человека вроде как не должны двигаться?

Я огляделся. Вокруг никого. Разрушенные стены домов, обломанные покосившиеся трубы водопроводов, какие-то мерзкие тряпки, куски, обрывки. Людей рядом не было. Я решился и осторожно подполз к пальцам-сорнякам, чтобы получше рассмотреть.

Пальцы как пальцы. Рабочие, крепкие, узловатые. Немного побитые «гусеницами», но вполне еще годные к дальнейшему использованию.

Я осторожно тронул их, и два пальца сократились: две фаланги встали под прямым углом, да так и не разогнулись.

Я опять огляделся. По-прежнему никого. Прислушался, не едет ли еще один танк. Нет, тишина. Как будто и не было криков «кошмар-кошмар», грохота гусениц, механического «зззз-жжж-ззззз» от педалей Хайнца.

Я осмелел, взялся одной рукой, потом второй – за обе торчащие из земли руки, и со всей силы потянул.

Тянуть не было никакого смысла. Даже если кто-то и остался под землей, его надо было откапывать. Просто так не вытянешь. Однако на удивление что-то все же тянулось наружу. Я уперся обеими ногами в землю и тянул дальше, теперь уже всем телом. Показалась голова, за ней плечи.

Испугавшись, я отполз назад, за большой обожженный куст, и выглядывал оттуда.

Жуткое зрелище. Половина человеческого тела с безжизненно мотающейся головой торчало из пыльной дороги. Фигура совершала какие-то вращательные движения, наподобие чертика на пружинке, который выскакивает из шутовской коробки.

Был ли этот человек хоть немного жив? Я не знал. Как и не знал, кто это. Какая-то прямоугольная голова, по виду ровная и плотная. Такая голова, кажется, выдержит все побои, взрывы, ураганы и даже смертельную тяжесть гусениц. Плечи тоже довольно широкие, как и вся фигура, во всяком случае верхняя ее половина – кряжистая. Волосы на голове похожи на какой-то жесткий лишайник. Или так казалось из-за того, что этот парень некоторое время пробыл под землей?

Движения фигуры затухали. Каждое новое покачивание становилось все меньше. Пока фигура полностью не остановилась, неестественно застыв в полунаклоненном положении, и чем-то стала похожа на криво насаженное на шест пугало, воткнутое посреди фермерского поля.

Я с опаской посмотрел в сторону дороги, откуда раньше приезжали танки, прислушался. Вдруг еще какой-нибудь танк сейчас поедет и на пути у него окажется этот непонятный человек. Тогда уж его точно не спасти, перерубит пополам.

Так я и ждал, пока не убедился, что больше танков не будет. И решив, что ни за что не подойду к «последнему солдату», пошел в ту сторону, куда, как мне казалось, уехал Хайнц на своем велосипеде. Я не хотел туда. Но, с другой стороны, не идти же туда, откуда до этого ехали танки?

Дорога делала поворот, шла под уклоном. Я оглянулся, чтобы последний раз увидеть «пугало», которое я не то спас от мучительной смерти, не то, наоборот, обрек стоять наполовину закопанным, где-то между жизнью и смертью, посреди поля боя.

Фигура «последнего солдата» стояла все в той же неестественной позе, наклонившись в одну сторону. Как бы нелепо это ни выглядело, я вдруг понял, если еще какой-нибудь танк попытается проехать по этой дороге, он все-таки даст ему последний бой.

И тут меня резанул странный вопрос. Я пошел за молодым Хайнцем. Значит, я выбрал жить его жизнью. И я не смогу видеть «через улицу», придется все время «крутить педали».

И что же оставалось? Стать «последним солдатом», через которого едут танки, и принять бой?

<���Без географического наименования. 2100-е>

Мукнаил открыл образ про поле, который передал ему Ульма. Картинок почти не было. В образе сидел сам Ульма на простом белом стуле и в совсем пустой небольшой серой комнате. «Не успел сконструировать, торопился», – понял Мукнаил.

– Спрашивай. Показывать не могу, сам понимаешь, инструкторы. А пересказать – вполне. Инструкторы последнее время ленивые, ничего не слушают. Только смотрят. Так что разговаривать безопаснее.

– Ага… – не знал, что спросить, Мукнаил.

– Ну тогда я тебе сам про поле расскажу. В общем… все то же самое, что в облаке. Но ты всегда находишься в поле. И у тебя нет био. Все, что у тебя есть, одно вещество, которое воздействует с помощью поля. Как чего тебе надо, в образах или без, так поле это определяет и дает. Точнее… в поле без образов нельзя. Все, что там получаешь, получаешь в образах. Все – один большой образ. До конца я не понял, но как-то так. Образ в образе или образ без образа…

– Это как? Без био? – удивился Мукнаил. – Так ведь не получишь красочных образов.

– Получишь. Пойми, сейчас ты делаешь разницу между облаком и необлаком. А в поле такой разницы нет. Если ты живешь в поле, то живешь в поле. Нет поля и неполя. Понял?

– Я иногда люблю выходить из облака, – признался Мукнаил.

– Ну, значит, тебе повезло, что ты на пятидесятом этаже, а не на сто пятидесятом, – злорадно, как показалось Мукнаилу, пошутил Ульма.

– Скажешь тоже.

– В поле никаких ложементов. Хорошо? Вроде да. А с другой стороны, и не очень. Все вокруг – один большой ложемент. Хоть ты прыгай в нем, хоть лежи. Да хоть на ушах стой.

– А это как?

– Вот так. Раз нет био, то и ложементы не нужны. Понимаешь?

– И как тогда… Как заходить в это поле?

– Я ж тебе говорю, не надо в него заходить, оно само в тебя зайдет. Оно все время с тобой. Или ты в нем, как угодно, – Ульма снова усмехнулся, откинув белую прядку со лба. Мукнаилу почудилось, что он таким образом показывает свое превосходство перед ним, темноволосым.

– А как тогда био… или… как там его… это одно вещество получать?

– О, ну этого я не знаю. Говорят, какая-то башня в поле есть. От нее все и получают.

– Да уж… – Мукнаил толком ничего не понял и решил спросить что-то более конкретное. – Почему ты отказался от поля?

– Мне облако нравится, – зачем-то придумал Ульма. – Хочется иногда отключаться. Находиться вне всего этого.

Вместо ответа Мукнаил послал Ульма образ курицы, которая сидит на одном большом, чуть ли не больше, чем она сама, яйце, кудахчет, переваливаясь с боку на бок, скатываясь то в одну, то в другую сторону – настолько это яйцо огромное.

Ульма понравился образ, и он пририсовал к голове курицы большой двуручный топор, вероятно, на что-то указывая Мукнаилу.

Мукнаил дополнил образ: топор размахивается, делает в воздухе резкое «вж-и-и-и-к» и чисто, аккуратно и быстро срубает курице голову. Конечно же, сразу брызгают фонтанчики крови из артерий, но курица так и продолжает сидеть на своем яйце, только теперь без головы, однако все еще переваливаясь из стороны в сторону.