Максим Форост - Вперед, государь!

Она всплакнула, отвернулась, что-то залопотала по-своему, по-китайски, вытирая лицо рукавом платья.

— Как же так? Ты говоришь — родной человек, — Евтихий подошёл к ней. — Кто же он? Дядя или не дядя — мальчику-то?

Женщина мелко пожала плечами:

— Был ведь у мужа брат, был, я знаю. Но ведь он умер? — она спросила Евтихия, будто сама сомневалась.

— То есть, это вовсе не брат твоего мужа? — уточнил Евтихий. Китаянка опять сжалась и начала кланяться:

— Он так заботился о мальчике, так заботился! Как же — не дядя, как же — не брат мужа? Муж мне сказал: — «Брат умер». А я и не видела, совсем не видела.

— Ты хочешь сказать, — не отступал Евтихий, — что этот человек вполне мог оказаться и дядей твоего Али. Выходит, это так?

— Выходит? — испугалась женщина и вдруг сказала прямо противоположное: — Это только мой муж сказал, что какой-то брат у него был. А я сама его и не видела!

Евтихий покачал головой. Час от часу не легче… Он отошёл к двери, где было светлей и больше воздуха.

— Кем он был-то — твой муж, а, женщина? — окликнул он китаянку.

— Портной он был, хороший портной, — кивала китаянка. — А дядя-то мальчика уж так ругал моего Али, уж так воспитывал, — женщина благодарно прижала к груди руки. — «Отец твой, — говорит ему, — хороший портной был, а ты учиться не хочешь! Ай, стыд какой», — говорил. А он у меня не хочет, — жаловалась женщина, — совсем от рук отбился, с утра до ночи с бездельниками в кости играет, проигрывает. Сколько, чем отдаёт — не знаю, ой, не знаю. Хотела в ученики к портному отдать — ой, жалко, сердце кровью обливается. Портной-то его бить станет, воспитывать.

— Ну-ну, дальше, — поторопил Евтихий.

Женщина коротко глянула на Ибрахима и закивала головой:

— «Учись! — дядя говорил. — Учись! Хочешь, — говорил, — в ученики тебя пропишу, но не к портному или ткачу, а к купцу!» Мой Али обрадовался, засмеялся — купцы же ничего не делают, только ходят и бархатные одежды носят.

Евтихий не вытерпел, ближе подошёл к Ибрахиму, сказал одними губами:

— Ты сам-то этого их дядю видел ли?

Ибрахим возвёл глаза к небу.

— Женщина! — позвал Евтихий. — Остановись. Этот ваш новый родственник — дядя или не дядя, он сам о себе что-нибудь рассказывал?

— Рассказывал, — стала кланяться женщина, — очень рассказывал. Он — купец, богатый купец. Он учёный, всё-всё знает, даже писать умеет и счёту научен. Он ездил в Хинд, и в Синд, и в Тан… И в Мекку ездил, и в Мекку! Он — правоверный мусульманин, вы не подумайте! Мы бы не стали говорить с зиндиком. Он ещё говорил: он из Магриба, он с Запада, четырнадцать лет прожил в стране у нечестивых.

Евтихий сузил глаза и наклонил голову:

— К тебе он приходил один-единственный раз?

— О нет, второй раз приходил. Шербет принёс, фрукты, новую одежду. Повёл Али ад-Дина учиться — сначала в баню, потом пить шербет со сладостями, потом на базар выбирать одежду.

— Учил-то чему недоросля? — Евтихий в ниточку сжал губы.

— Тканям на базаре учил. Какие хорошие. Куда за ними идти и куда ехать. И как торговаться правильно. Чтобы не обманули. А потом в третий раз пришёл. В день перед пятницей, перед днём молитвы всех мусульман. С самого утра пришёл…

— Шербет и фрукты пропусти, — попросил Евтихий.

Женщина умолкла, смешалась и вдруг заплакала. Кажется, всё хорошее в её рассказе закончилось. Евтихий несильно ухватил её за локоть и отвёл к двери — подальше от Ибрахима. Китаянка подняла глаза, посмотрела снизу вверх на Евтихия. Он попытался ободрить её взглядом.

— Я так плакала, добрый человек, ой, я так горевала. Он же проклятый увёл моего Али, на целых три дня увёл. Мальчик через две ночи домой воротился. Ой, как я убивалась, как болела. Ведь он избил Али. Мальчик пришёл: и здесь, и здесь… — она руками показывала на лице, где были синяки и ссадины.

— Ты дело говори, глупая! — прикрикнул из-за спины Ибрахим. — Да покороче — у господина мало времени!

— Боюсь, боюсь, — призналась китаянка, — извелась вся. Али ругался, кричал на меня: — «Ты, — кричал, — во всём виновата. Отдала меня этому проклятому!» А он не дядя никакой, он — колдун. А я дальше ничего не знаю, совсем ничего, только боюсь. Не случилось бы чего-нибудь похуже. Порой свет видела из угла Али, треск, будто огонь трещит, и запах — как калёное железо. Боюсь: не к добру это. А мой Али настрого велит не трогать от греха никакие дядины вещи — ни подаренную одежду, ни старый светильник, ни подносы, ни камни, ни деньги. Те десять дирхемов — они так и лежат, так и лежат, я их не трогаю…

Евтихий снова оглядел лачугу. Старая утварь, ветхие циновки, пара рваных башмаков.

— Постой, — он остановил китаянку. — Какие подносы и камни — ты о чём говоришь?

— Ой, не знаю я, — та вздохнула. — Али приносил откуда-то, да, приносил роскошную еду на серебряных подносах. Не знаю, где брал, не знаю, может, у купцов, у дядиных друзей? Вон там, полный угол лежал — цветных камешков и подносов, ярких, красивых. Он их на базар сносил продавать, поднос за один динар. А как-то раз пришёл и бранился на купца: лгун попался. Оказалось поднос-то семьдесят динаров стоит. Нам-то это — на месяцы пропитания! И знай велит мне: — «Не трогай здесь ничего, это всё дядино», — и одежда, и сумка, и светильник, и подносы, и кольцо, и деньги.

Китаянка сникла, хотела в смятении отвернуться от Евтихия, отвернулась уже — и встретилась глазами с Ибрахимом. Ойкнула и зачастила прежней скороговорочкой:

— Да-да, дальше говорю, — она опять затеяла кланяться. — Али пришёл, принёс подносов, камней, кричит на меня, ругается. — «Бери, — говорит, — подарки и неси халифу в диван! Я жениться хочу». А диван — так во-от же он, — она порывалась показать Евтихию, — прямо за рекой. Диван отсюда видно, прямо из аль-Карха видно.

— У вас что, весь аль-Карх женится в халифском диване? — Евтихий держался ласково и чуть иронично.

Женщина окаменела лицом, округлила глаза:

— Мы люди маленькие, бедные, я же не знаю. Как Али мне велел, я всё и сделала. Я те камешки в диван снесла, так меня в первый же день и впустили. Сам халиф — да будет доволен им Аллах! — меня привечал, был любезен, много хвалил моего Али: — «Жениться ему пора», — говорил. Я и попросила у него, как Али наказывал: — «Он хочет на Бедр аль-Будур жениться — да благословит Аллах её будущих деток». Халиф головой кивал, целовал меня: — «Ждите, — повелел, — свадьбу через три месяца».

Мало что понимая, Евтихий переводил взгляд с одного зрачка женщины на другой, пытаясь прочесть на этом китайском личике, что в её словах — правда, а что — бред или вымысел. Поверх головы китаянки, Евтихий глянул на Ибрахима и на охранника. Оба перса стояли бесстрастные как статуи.

— Отпущенные три месяца прошли? — уточнил Евтихий.