Максим Форост - Вперед, государь!

— Кто-нибудь обратил на это внимание?

— Нет, — сомневалась Зубейда. — Думаю, нет. Утром по праву приёмной матери я вошла в их спальню. Бедр аль-Будур была ни жива ни мертва. Наедине со мной она что-то пролепетала. Будто побывала в тесной душной комнате, где вспыхивал огонь и пахло калёным железом. Как в аду. Джафар якобы исчез, но оставались мерзкие люди — уродливая женщина и мальчишка. Бедненькая Бедр аль-Будур уверяла, что её утащили джинны.

— А что же визирь Джафар? — Евтихий нахмурился.

Возле садовой беседки Зубейда приостановилась. Подошла к резной скамейке, но садиться не стала.

— А что — Джафар? Я заметила, он был неестественно бледен. Жёлт, как сушёные шафрановые листья. Джафар заявил, что Бедр аль-Будур всю ночь спала, а во сне видела кошмары. Видишь ли, с девушками в первую брачную ночь это случается. Впрочем, — Зубейда фыркнула, но добавила: — Брака как такового меж ними не случилось.

— Перед сном девице давали пить афродизиаки или иные возбуждающие травы? — у Евтихия резче проступили на лбу морщины. — Сонные видения могли быть… э-э, воздействием, сверхдействием, reactio на травы? Нет?

Поверх чадры Зубейда поглядела на него, не мигая. Только зрачки цепко перебегали туда-сюда. Зубейда не ответила.

— Румиец, это не важно. На вторую ночь произошло то же самое. Хлопок был столь силён, что с потолка в спальне слетела мозаика. А утром, после такого же хлопка в аль-Кархе, спальня распахнулась, и Джафар с воплем катался по полу, таращил в страхе глаза, терзал стриженую свою бородёнку и умолял не впутывать его в эту историю! На бедняжку Бедр аль-Будур он при свидетелях трижды проорал « Talak! » 17 17 Троекратный « талак » (буквально: «Я развожусь!») — мусульманская формула развода. . Я тоже кричала. Я требовала немедленно бросить на аль-Карх каранбийцев или моих бедуинов. Но Муса и аль-Фадл ничего в тот день не соображали. Они тряслись от ужаса и были белы не хуже Джафара. Вот тут-то аль-Фадл и предал меня…

Мимо беседки пробежала без чадры, гордо подняв голову, рабыня. Молодая, несколько моложе Зубейды, статная, высокая, она приостановилась и искоса глянула на жену халифа. У Зубейды округлились глаза, она, онемев от потрясения, зашипела на неё. Рабыня, презрительно дёрнула плечом и пробежала мимо.

— Дрянь, мерзавка! — шипела Зубейда. — Лицо прикрой, дрянь! — выкрикнула вслед. — Уже и глаза передо мной не опускает. Al-shshaytan! Astagfirullahi … — Зубейда что-то зачастила по-арабски, ругаясь либо молясь, пока не взяла себя в руки: — Эта мерзавка, наложница моего супруга, да будет доволен им Аллах! — бросила в сердцах. — Родила ему аль-Мамуна — что с того? Что с того — спрашиваю! Полуперс, не араб, весь в неё, в персиянку, в mawali — вчерашнюю язычницу, в рабыню, купленную на базаре!…

— Как Хайзуран? — охладил её Евтихий.

При имени властной свекрови Зубейда осеклась на полуслове. Метнулась куда-то глазами, опустила их, спрятала под чадрой руки. Под чадрой, наверное, кусала с досады ногти и губы.

— Вот так! — с горем выговорила. — Так мужчины и научены не ценить ни жён, ни родных матерей. Рабыни! — она воскликнула. — Мы — рабыни. А они — сыновья рабынь. А ведь я — арабка, я из хашимидского рода, я — родственница пророка Мухаммеда — salla-Llahu aleyhi wa sallim!

— Salla-Llahu aleyhi wa sallim! — разом повторили арабы-евнухи, проводя по лицам ладонями.

Зубейда досадливо хохотнула:

— Со мной хотя бы считаются… Вот, я добилась, чтобы в благословенной Мекке мой муж, халиф и преемник пророка, поставил на колени её отпрыска аль-Мамуна, — она погрозила вслед персиянке-рабыне, — и у Заповедной Мечети заставил это отродье присягнуть моему аль-Амину! Эх, аль-Амин… — она судорожно вздохнула, золото в ушах и на груди зазвенело. — Мой аль-Амин — сластолюбивый балбес. Я для его блага дала ему в воспитатели аль-Фадла! Аль-Фадла, а не развратника Джафара! А аль-Амин… К прискорбию, он уродился в отца и интересуется больше вином и молоденькими поэтами, чем войском и гвардией!

В беспокойстве, Зубейда теребила под чадрой пальцами, отчего чадра рискованно колыхалась и трепетала, почти срываясь с лица. Евнухи-гулямы стояли непроницаемые.

— Ты сказала, Зубейда, что в день после свадьбы аль-Фадл тебя предал, — напомнил Евтихий.

— Предал! Он допустил, чтобы визирь развёлся с Бедр аль-Будур! Аль-Фадл окончательно оторвал от меня Джафара, — она горько вскричала. — Джафара! Который мало что визирь и любовник моего мужа, так ещё и воспитатель аль-Мамуна, выродка этой, как её… ты её видел! Аль-Мамун — не араб, — силилась доказать Зубейда. — Он — полуперс, ничтожество. Но ведь сами Бармакиды — персы, он им ближе, чем мой аль-Амин, ближе!

Евтихий склонил голову, сочувствуя переживаниям халифской жены. Зубейда сузила глаза, видимо, в сильном раздражении:

— Эти Бармакиды, Муса и аль-Фадл, кинулись в тот же день в аль-Карх, чтобы схватить и притащить этого мальчишку! Муса Бармак трясся от страха и белыми губами, не переставая, твердил, мол, ещё рано и надо бы оттянуть время. А что, что — рано? Я не знаю, и это мало меня волнует! Всё Джафар — это он выдумал женить на Бедр аль-Будур грязного городского мальчишку из аль-Карха. А ведь паршивец две ночи подряд похищал Бедр аль-Будур силою каких-то джиннов, а самого Джафара сбрасывал в холодный погреб. Этого мало! Он даже ложился с Бедр аль-Будур в постель и клал между ней и собою острый джафаров меч!

— Как благородно, — Евтихий позволил себе восхититься.

— Бедр аль-Будур могла этим мечом пораниться!

— Бедр аль-Будур могла лишиться чести. Оцени сдержанность юноши из аль-Карха, — Евтихий слегка улыбнулся.

— Бедр аль-Будур и так была замужем. Кто станет разбираться в её чести! — вспылила Зубейда. — Девчонка заикалась на утро после второй такой ночи!

Зубейда не выдержала и отошла прочь от беседки. Следом заторопились евнухи. Евтихий переждал несколько мгновений и нагнал жену халифа.

— Итак, Али из аль-Карха и Бедр аль-Будур сыграли свадьбу. Я правильно понял?

— Он швырялся золотом как головёшками, — горячилась Зубейда, — он нанял ораву трубачей, скупил весь базар цветных одежд, накупил рабов и рабынь. За ним бежала толпа черни, а он верхом на коне ехал к халифскому дивану, — Зубейда задохнулась от возмущения. — Перепуганный Муса Бармак мечтал поскорее захлопнуть за ним двери и даже пригласил мальчишку не спешиваться у ворот, а ехать верхом до самого порога! Каранбийцы пытались оттеснить народ, а толпа сочла всё происходящее за особые почести мальчишке и подбирала с земли разбросанные деньги. Ты утомил меня, румиец! Я сказала: Бармакиды вели себя как сумасшедшие, нет — как безумные, — в раздражении Зубейда порывалась уйти.

— Последний вопрос, Ситт-Зубейда, — Евтихий не дождался, повернётся ли она лицом и остановится ли. — Вскоре после этих событий действительно исчез целый дворец?