Максим Форост - Вперед, государь!

У ворот стояла стража — каранбийцы аль-Фадла. Пропустят ли?

— Румиец? — начальник стражи поколебался, но, повинуясь ещё не отменённым распоряжениям, велел открыть Евтихию двери.

Уходя, Евтихий оглянулся. Вдоль крытой галереи, прячась за колоннами, пробежал, поддерживая края джуббы, халифский визирь Джафар. Пробежал в сторону дворцового крыла, где проживал Муса аль-Бармаки. Евтихий прибавил шагу.

Вот, в стороне открылся халифский дворец — огромнейший дворец аль-Махди, отца Харуна ар-Рашида. Там высилась великая мечеть с рвущимися вверх, но не достигающими неба минаретами. Соизмеряя дыхание, румиец перебежал площадь дивана — того дивана, что малограмотная женщина принимала за обитель самого халифа.

За рекой, за мостом кричал базар. Голосили погонщики верблюдов и мулов. Навьюченных мулов по доскам лодочного моста вели на этот берег — навстречу Евтихию, на содержание и пропитание дворцов багдадской власти. Евтихий взбежал с моста на западный берег и перевёл дух.

Позади за рекой остались дворцы. Далеко на окраине — гостиница для иноземцев. Впереди распахивался шиитский квартал, богатые и бедные улицы, дома с высокими заборами и жалкие лачуги. Это аль-Карх. Румиец бежал в самые глухие задворки. Он пробежал мимо торговых рядов, где на днях выручил сказочника. Евтихий искал те залитые помоями улочки, где глиняные лачуги вымазаны смесью кизяка и песка.

Мозаика складывалась сама собою… Давным-давно в Никее, в пригороде Нового Рима на малоазийском берегу Босфора, его, малолетнего, привели посмотреть, как будут украшать новый собор. Художник рассыпал по земле цветную смальту и покрыл в алтаре стену тёмной и сырой глиной. День за днём он прикладывал к стене цветные осколки, и вместо пригоршней рассыпанной смальты возникал образ Спасителя Христа.

Но пришли гвардейцы, и сотник велел солдатне молотками отбить со стены мозаику, а мастеру теми же молотками раздробить руки. В те дни отец настрого запретил Евтихию лить слёзы на людях и кричать, когда на душе больно…

Вот и другая мозаика теперь сложилась.

Хорасан и аль-Фадл, Балх и Ноубехар, Бармакиды и малограмотные китайцы… Китайцы, научившие персов варить бумагу для повестей «Хезар-Ефсане», славящих халифа ар-Рашида и Бармакидов.

Евтихий, наконец, отыскал ту жалкую лачугу в аль-Кархе.

14

«Багдадские писатели X века изредка упоминали о сборнике „1001 ночь“, замечая, что это всего лишь арабские переводы персидских историй „Хезар-Ефсане“. Книги ещё не делились на 1001 главу, а само их название имело значение известной тюркской поговорки „бин бир“ — „тысяча один“, то есть „очень и очень много“. Ряд известных сюжетов „1001 ночи“ в этом сборнике ещё отсутствовали…»

Во дворе не было ни души, а дверь в лачугу оказалась слегка приоткрытой. Евтихий подержался за ручку и с силой рванул дверь на себя.

— As-salam aalaykum! — крикнул с порога. Женщина-китаянка что-то залопотала, мальчишка-подросток тенью метнулся вдоль стенки в угол под кучу циновок, где скрипнул крышкой погреба. — А ну-ка, стой! — Евтихий шагнул мимо закрывающей ему путь матери и ухватил мальчишку за шиворот.

— Waalaykum as-salam, waalaykum as-salam, — частила китаянка, не зная, как ей спасать сына. Евтихий вытянул мальчишку из погреба, тычком поставил его перед собой на ноги.

— Ну-ка, признавайся, в тот раз тоже в погребе прятался? — Евтихий изобразил на лице суровость и строгость. Али ад-Дин выглядел не старше двенадцати лет, был мелковат и мог сойти за десятилетнего. Вот только взглядом был на пару-тройку лет повзрослее.

— Я маленький, я из бедной семьи, — забубнил Али.

Ломкий басок изредка пробивался, а в целом голосок вышел визгливый. К слову сказать, глазки у мальца были едва узковаты, и лицом он скорей походил на согдийца — совсем не в мать-китаянку.

— Стало быть, ты и есть — юный зять халифа? — Евтихий не удержался и хохотнул.

— В первый раз я увидел достойную хвалы Бедр аль-Будур — да благословит Аллах её премудрого отца, — заученно и ненатурально затянул мальчишка, — когда достопочтенная дочь халифа изволила пойти в баню…

— То есть ты хочешь сказать, — сразу перебил Евтихий, — что как-то раз ты наблюдал её паланкин на базаре возле ювелирных лавок недалеко от тех городских бань, куда тебя водил твой дядя?

— Ну да, — скис мальчишка.

— Хвала Создателю! А то я, несчастный, вообразил, будто рабыни в халифском дворце разучились греть для мытья воду.

Юный зять халифа вдруг вывернулся из-под руки, отскочил в сторону и, замахав руками на мать, закричал:

— Это ты, ты во всём виновата! Всё из-за дядьки, из-за него, проклятого. А ты всё твердила: «Слюшайся его! Слюшайся!» — передразнил он, паршиво кривляясь. — Ты мне уже поучениями желчный пузырь проткнула!

Маленькая китаянка притихла, испугалась, вся сжалась и только моргала на него своими китайскими глазками.

Евтихий нарочито больно ухватил Али за плечо:

— Ну-ка, храбрец на войне с женщинами, выйдем-ка на улицу, поговорим.

Али, терпя боль, позволил вывести себя во двор, а со двора — на улицу.

— Теперь будь внимателен, Али ад-Дин ибн Абдаллах, — потребовал Евтихий. — Ты знаешь, кто я? Тебе наверняка объяснили. Поэтому потрудись вспомнить и пересказать час за часом всю последнюю встречу с твоим дядей. Ну же, — ободрил мальца, помягчев голосом. — Когда это было?

— В день перед пятницей, — Али наморщил лоб. — Дядя принёс мешок сладостей и финиковое вино в кувшине, — он замолчал.

— Вино? — подстегнул Евтихий. — Финиковое вино у вас разрешают?

— Я же говорю: это дядя принёс, а не я! — заторопился мальчишка. — Я не хотел! А он повёл меня за город и всё время говорил: «Не разбей, не рассыпь», — это он про кувшин и про бандж у него в коробочке.

— Бандж? — переспросил Евтихий.

— Ну да, соломинки такие, истёртые в порошок, от них без причины смеются, и ещё голова от рук отстаёт! — Али показал свою образованность в этом вопросе.

В проулке мимо них потащилась женщина в чёрной чадре, старуха, судя по походке. На плече она несла глиняный кувшин с водой. Румиец и Али посторонились.

— Долго же ты с ним шёл? За городом?

— Да, очень долго, я даже устал! — с готовностью кивнул мальчишка. — Сначала кругом были сады, рощи и дома богачей. Я думал, это дворцы, а дядя смеялся и клялся, что когда-нибудь купит их для меня. Потом сады кончились, а мы целый день шли и пришли под какую-то гору, уже под вечер.

— Под гору? — вскинулся Евтихий.

— Ну да, — растерялся мальчишка. — Почти под вечер.

— Под вечер дня перед пятницей? То есть в четверг? Потрудись теперь пересказать всё обстоятельно — мне важна каждая подробность.