Максим Форост - Вперед, государь!

— Как — целый дворец?

Зубейда застыла как вкопанная и лишь полуобернулась к Евтихию. По садовой дорожке к ней подбежал павлин и стал тянуть шею к её рукам. Зубейда механически скормила ему печенье.

— Ах, вот даже как… — протянула Зубейда в раздумье. — Ну да, — соображала она, вспоминая, — где-то с месяц назад во дворце слышали ужасный хлопок. Вроде тех, первых… Но не здесь. Далеко, за городом! Да-да, за городом — в военных лагерях, где их содержали, Бедр аль-Будур и мальчишку. Румиец… Пожалуй, я уже ничему не удивлюсь!

Зубейда решительно отвернулась и ушла. Остались два вооружённых гуляма, угрюмым видом показывающие, что Евтихию следует тотчас покинуть женскую половину дворца.

12

«…для безопасности границ Хорасана и Маверранахра. В 751 году при халифе Абу-ль-Аббасе и визире Халиде Бармаке арабами был предпринят поход на восток. Войска китайской империи Тан были разбиты, десятки тысяч военнопленных китайцев угнаны на поселение в Самарканд. В число пленных попали не только бойцы, но и ремесленники — мастера, знающие секрет производства бумаги. К 800 году в учреждениях Багдадского Халифата писчая бумага полностью вытеснила собой дорогостоящий пергамент…»

С листа бумаги молодой поэт слащаво читал арабские стихи. По крытому дворику гулял ветерок, а в тени под колоннадой привольно разлёгся на ковре визирь Джафар — внук Халида Бармака. Евтихий устроился на низеньком валике для сидения. Визирь угощал его рисовыми лепёшками в меду. По краю дворика сидели юноши-невольники и мелодично бренчали на ситарах и чангах. В круглую китайскую чашку Джафар тоненькой струйкой лил из кувшина красное, как кровь невинной девы, виноградное вино — настрого запрещённое исламом.

— Кто я халифу? Да хвалит его Аллах и да мирволит ему! — Джафар пил вино и поблёскивал глазами. — Молочный брат? Нет, его молочный брат — это аль-Фадл. Кто я халифу — быть может, верный визирь? Визирем был и остаётся наш отец, мудрый Йахъя ибн Халид. Может, я — тайная и незримая охрана от недругов и покусителей? О нет, не будет у халифа надёжнее охраны, нежели Муса, мой младший брат. Так, кто же я халифу? — восклицал Джафар. — Я — an-nadim , — тоненько как колокольчиком прозвенел Джафар, — что значит друг, сотрапезник и собеседник.

Евтихий пробовал вино и поверх чашки внимательно изучал Джафара. Коротко стриженая бородка. Изящные усики. Холёные руки. В свои сорок лет визирь старательно молодился. Вот — крапины седины блестят на висках и в бородке, а он заботливо помадит волосы и даже брови.

— Хвала Аллаху, — говорил Джафар, — что наш мудрый халиф утончённо воспитан и любит благородные разговоры, музыку, поэзию и красоту.

— А правда ли, Джафар, — Евтихий позволил себе рассмеяться, — что семь лет назад ты двадцать дней и ночей пробыл эмиром Хорасана и Маверранахра, — Евтихий бережно опустил хрупкую чашку на землю, — но даже не отлучился из этого дворца?

— Я не люблю, — засмеялся Джафар, — не люблю покидать Багдад. Зачем?

Евтихий делано посмеялся и недолго подержал на лице искусственную улыбку.

— Это случилось после того, как ты, Джафар, сделался визирем взамен аль-Фадла? — у Евтихия напрягся голос, а губы утончились как две ниточки. — Скажи, почему в тот горестный для аль-Фадла год ты не поехал вместе с ним в Балх?

— Зачем? — Джафар сел на ковре, отставив подальше кувшинчик с вином. — Это забота аль-Фадла! Ему, а не мне, нетерпелось броситься в Хорасан и убедиться, что город Балх, родина предков, стоит на своём месте.

— Ах, родина предков, — Евтихий наклонил голову. — И Ноубехар, — рискнул Евтихий, — тоже стоял… на своём месте?

— Естественно…

Чтобы отогнать напряжение, Евтихий спустился с валика на ковёр и сел как Джафар, скрестив ноги.

— Ты позволишь? — он протянул руку к кувшинчику. — Вино удивительно похоже на фессалийское. Напоминает мне дом, мою родину. Скажи, а «Ноубехар» — это согдийский диалект, верно же? Это переводится «начало весны»?

— О да! — оживился Джафар. — Начало Весны! В Ноубехаре под Балхом стоял древний монастырь, в котором сберегался чудотворный огонь Вахрама. Оттуда брат и привёз тех самых китайцев, всю их семью. Чтобы были на глазах, неподалёку.

— Ах, китайцев, — соображал Евтихий. Кончик его носа заметно заострился.

— Да, узкоглазых кафиров, — Джафар был добродушен. — Знаешь, многие из них смышлёны и трудолюбивы. Я слышал от Мусы, что их хитрорукие умельцы придумали не только пресловутый шёлк, который пророк запретил носить настоящим мужчинам, но и полезнейшую бумагу. Смотри же! — щелчком пальцев он подозвал слащавоголосого поэта и отнял у него лист со стихами.

Пока юноша учтиво кланялся и уползал за спины музыкантов, Евтихий спешно перебирал в уме услышанное: «Аль-Фадл… Монастырь в Балхе… Китайцы…» — что-то никак не желало вставать на своё место в этой мозаике.

— Пусть она рвётся и мнётся, — прекраснодушествовал Джафар, — но на бумаге легко писать не только донесения о налогах, но и стихи. Посади на одну ночь сотню писарей из дивана, и уже по утру весь Багдад примется петь рубаи, — Джафар потёр пальцами, — ну, допустим, о щедрости и великодушии Бармакидов.

— Вот так, да? — не слушал его Евтихий.

— Муса давно собирает знатоков персидских уличных историй и велит им переводить наши старые повести на арабский язык — для просвещения аравийских варваров. А в переписанные книги велит ненароком вставлять наши имена, — Джафар был доволен такой выдумкой. — Кстати тебе уже попадалась книжка «Хезар-Ефсане»? «Тысяча повестей»?…

— Извини, я перебью, — невпопад бросил Евтихий. — Аль-Фадл поехал в Хорасан не по своей прихоти. Ведь так? — невольно он принялся хмуриться. — На аль-Фадла внезапно прогневался халиф. Скажи, из-за чего?

С лица Джафара медленно сползла улыбка.

— Я… я думал, ты знаешь. Муса не говорил тебе?

— О чём?

— О переговорах. Ну… — Джафар осторожничал. — С Алидами… Аль-Фадл тогда слишком много им выболтал.

Евтихий резко выдохнул: мозаика сама собой принялась складываться.

— Про Хорасан и балхский монастырь в Ноубехаре?

— Румиец… — бородка Джафара вытянулась клинышком. — Ты до сих пор этого не знаешь?…

— А чудотворный огонь Вахрама имеет ко всему происшедшему самое прямое отношение, — заключил Евтихий.

Джафар медленно поднялся с ковра. Евтихий встал, понимая, что беседа окончена.

— Румиец, — повторил Джафар, — ты всегда так неразумно ведёшь расследование?

13

Евтихий спешил к выходу. Надо успеть выйти из дворцового комплекса прежде, чем Бармакиды что-либо предпримут. Под ногами бежали навстречу узорчатые плитки. Сменяли друг друга галереи и внутренние дворики. Колонны дома Бармакидов расступились, открылся последний дворик, за ним — внешние дворцовые стены.