Максим Форост - Вперед, государь!

— Проклятый дядя сам подарил тебе средство к спасению? — Евтихий внимательно посмотрел на паренька. — Что же, он хотел погубить тебя или спасти? А? — окликнул Евтихий. — И всё это — тот самый дядя, о котором твоя мать говорит, что не видела его с тех пор, как он якобы умер. Али… У меня к тебе последний вопрос, дружок. Всё, что ты видел — под действием ли банджа или с помощью перстня, я пока не знаю, — всё, что ты видел, тебе не напоминало что-нибудь знакомое? — Евтихий подождал ответа и переспросил проще: — Ты там бывал раньше?

Али, не мигая, уставился на Евтихия, потом выдохнул:

— Да, бывал. Во сне. Или в детстве. Вернее, во сне и в детстве.

Евтихий промолчал. Сжал губы в ниточку.

— А ещё, — решился Али, — стояло лето… А мне привиделось, будто там, где сады и дворец с колоннами — самое начало весны.

— Ноубехар… — повторил румиец на согдийском диалекте. — Али! Сколько тебе было годиков, когда аль-Фадл привёз вас из Балха?

— О-о! — Али благоговейно поднял руки. — Он наш заступник, наш благодетель и покровитель — аль-Фадл ибн Йахъя ибн Халид аль-Бармаки, salamu as-salam, in shaa Allah!

Евтихий ждал. Под его взглядом парню стало неуютно, и он признался:

— Я не помню… Отец помнил! Он говорил, мы служим Бармакидам потому, что наш благодетель аль-Фадл и все его братья, — Али с трепетом выдохнул, — пахлевийские пармаки . Но мы-то теперь все мусульмане, — он поспешил заверить, — и мой отец Абдаллах, и моя мать Фатима, и я, Али ад-Дин!

— Пахлевийские? — перебил Евтихий. — Пахл это что, Балх, но на согдийском говоре, да? Тогда «пармак», — соображал Евтихий, — это «бармак»?

Али жмурился на солнце и хлопал глазами. Приятели свистели ему с дальнего конца проулка. Ему хотелось сорваться и убежать. Евтихий глубоко вздохнул, наконец, отпуская мальчишку:

— Во что играете-то с пацанами? — улыбнулся свысока.

— В az-zahr! — обрадовался Али. — Ну, то есть в кости!

— В азарт? — Евтихий на франкский выговор перековеркал арабское слово. — Игры с азартом до добра не доводят. Не забывай: твой дядя сделал тебя взрослым.

Али продолжал хлопать глазами.

15

«Полный текст арабского свода „1001 ночи“ разыскивался долго и безуспешно. Отдельные повести были произвольно собраны в сборник и переведены на французский язык Антуаном Галланом (1646—1715). Однако в его многотомном издании „1001 ночи“ сюжет об Али ад-Дине (Аладине) первоначально отсутствовал…»

Оставив тесные улочки аль-Карха, румиец спустился к набережной над Тигром. Если шиит-сказочник ещё не навлёк на себя беды, то найти его труда не составит. Евтихий вышел к базару. Погонщики гнали мулов, навьюченных посудой и утварью на продажу, меняла зычно обещал без обмана обменять серебро, акробат подбрасывал и ловил зажжённые факелы, старьёвщик звал горожан задёшево продать ему поношенные вещи. Здесь пахло пряностями, лошадиным потом, драгоценным мылом и кизяком.

Прежний сказочник, ловко поджав ноги, сидел у торговых рядов с краю и, рисуя на хитром лице наслаждение от своей же истории, с упоением рассказывал:

— «Да, я построю дворец на любом из твоих пустырей, о халиф — да продлит Аллах твои дни!» — обещал юноша. Халиф возрадовался, а на утро созерцал выросший под его окнами за одну ночь чудный дворец из восхитительного цветного камня…

Сказочника окружили и слушали полтора десятка человек — в основном из праздной молодёжи. Подошли пять-шесть иноземцев. Евтихий неслышно зашёл сказочнику со спины и опустил руку ему на плечо:

— Где же это вырос тот чудный дворец, что его было видно прямо из халифских окон, а? Разве в городе Багдаде остались такие пустыри?

Сказочник вскинул голову, но сразу узнал Евтихия. Губы его сложились и вытянулись так, будто бы он выговаривал звук: «О!» Усы встопорщились, а глазки хитреца сделались чистыми и ясными.

— За городом, чужеземец, за городом, где военные лагеря каранбийцев! Дворец был так велик, что его башни халиф вполне мог увидеть из окон за Тигром. Я почти не преувеличиваю! — сказочник простодушно растянул губы, показывая желтоватые зубы.

Слушатели забеспокоились: иноземец в румийской одежде настойчиво расспрашивал об окнах халифского дворца. Посторонние потихонечку разошлись. Евтихий этого и добивался. Сказочник сидел и снизу вверх глядел на него.

— Мальчишка действительно сорил золотом? — прямо спросил румиец.

— Как бобовыми зёрнышками. После него каранбийцы три дня били на улицах всякого, у кого отбирали собранные монеты. Они нечистые — на них женское лицо!

— М-гм, — покивал Евтихий, — я даже знаю, как зовут эту женщину. Ирина — верный император. Можешь вставить её имя в твою повесть. Если не побоишься, — добавил, сузив глаза. Сказочник промолчал, изображая на лице лояльность и преданность.

На углу у торговых рядов собрались в кучку настороженные молодые люди. Человек пять. Они делали вид, что на Евтихия вовсе не смотрят. Чьи они — это люди аль-Фадла? Или на их пятках наколоты имена праведных халифов…

— Как зовут-то тебя, хитрец? — Евтихий не глядел в их сторону.

— Абдаллах, — не моргнув глазом, сказал тот. Одни сизые усы над верхней губой встопорщились.

— Abd Allah , — понимающе повторил Евтихий, — раб божий. Все вы тут, я гляжу, Фатимы и Абдаллахи. Береги пятки, шиит! — Евтихий потрепал его по плечу. — Поклон благочестивой Фатиме — боюсь, в другой раз она тебя не выручит!

Евтихий отошёл на один шаг. Он достаточно привлёк к себе внимание. Из-за угла следили, не отрываясь. Евтихий вытащил из рукава динар и протянул сказочнику:

— Это за распуганных слушателей тебе денежная compensatio… э-э, выплата, — он подобрал персидское слово. — Не знаешь ли, дорогой, где за двадцать или двадцать пять таких монет можно купить серебряное блюдо подлинной ценой динаров в семьдесят? Я бы взял несколько штук, — румиец внимательно глядел на сказочника.

Тот помялся, но нехотя встал на ноги и нарочито медленно побрёл. Недалеко — к соседнему торговому ряду.

16

«Спрос и мода на восточные повести подогревались во Франции египетским походом Наполеона I. За вознаграждение некий египтянин Али аль-Ансари собрал известные арабские повести в один сборник и произвольно поделил его ровно на тысячу одну главу. Однако повесть об Али ад-Дине и его светильнике в этом египетском своде отсутствовала…»

Наблюдатели тянулись за румийцем шагах в тридцати. Сказочник будто нарочно показывал им дорогу. Он встал у одной лавки и принялся стучать в двери. Скоро вышел хозяин — еврей, судя по одежде и по длинным локонам на висках. Сказочник что-то быстро и тихо пересказал торговцу, а тот недоверчиво посмотрел на румийца. Немного посоображал, посмотрел ещё раз и поклонился: