Максим Форост - Вперед, государь!

— Для чего ты мне это рассказываешь? — Муса поглядел с настороженностью.

— Для чего… Колдун позволил мальчишке поесть. Колдуну это важно, это ритуальная пища, трапеза мёртвых. Мне передавали языческие мифы, э-э… mython, басни, в которых покойник не мог войти в царство теней, пока не вкушал поминальной тризны. За этой тризной магрибинец дал мальчишке вина и дурманящих трав, чтобы сделать его покорным и внушаемым. А затем избил до полусмерти.

— Избил? — Бармакид подавил в себе брезгливое пренебрежение.

Евтихий посверлил его сузившимися глазами и хладнокровно перечислил, загибая пальцы:

— Побои, страдания, унижения, глумления — ритуальные звенья этого обряда. Посвящаемый должен ощутить себя мёртвым. Я сталкивался с тем, что в Нумидийской пустыне юношам протыкают носы, надрывают уши, отрезают фаланги мизинцев и выжигают либо накалывают особые знаки. Магрибинец ограничился тем, что выбил мальчишке зуб. Проявил человечность, — Евтихий был предельно серьёзен. — Случалось, я находил детей, которых германцы и кельты бросали на несколько суток в лесу в пустых избах. Колдуны убеждали родителей, а те верили, что детей больше нет, что их съели волки, людоеды или злые ведьмы. Слабые умирали на самом деле, а выжившим потом говорили, будто о них позаботились лесные духи. Джинны, если, по-вашему. Магрибинец на двое с лишним суток бросил парня в пещере как в склепе, мальчишка едва не свихнулся от страха.

— Всё равно — зачем… Зачем это нужно? — морщась, повторил Муса. Механически он двинул по столу выбранную заранее шахматную фигуру.

— Ты ещё спрашиваешь? — Евтихий с особенной злостью вывел рухх-колесницу в центр шахматной битвы. — Ты же видел этого мальчишку, Муса! Ему скоро пятнадцать, но выглядит он моложе и держится как десятилетний. Он ребячлив, крайне ленив и нелюбопытен, помимо игры в бабки его ничто не заботило. Откуда что взялось, Муса! Этот магрибинский колдун опаснейше талантлив в своём ремесле. Он доподлинно внушил мальчишке, что тот внезапно сделается взрослым. Не желаю знать, какие духи или джинны так его одарили. Мальчишка за неделю созрел и заявил, что влюбился в Бедр аль-Будур, которую и в глаза-то не видел… Правда ли, что её имя значит «Луна в Полнолуние»? — он вдруг спросил между делом, но не дослушал: — Я убеждён, что самого магрибинца посвящали в волхвы ещё более суровой методой. Не зря жена брата убеждённо звала его умершим, но… как бы и не совсем. Так что же? — он тяжело уставился на Бармака.

— Д-да, Бедр аль-Будур так и переводится, — невпопад ответил Муса, разглядывая шахматные фигуры.

— Ты что-то красивое принялся рассказывать про Зоротуштру и язычников, а я так некрасиво перебил тебя, — желчно напомнил Евтихий и кивнул на шахматы. — Твой ход, Муса! Ты вот-вот лишишься и коня, и пешки.

Фигуры Евтихия доминировали в центре. В любой час румиец мог перейти в наступление, но сдерживал себя. Фигуры Бармака ощутимо давили его с флангов и пока не давали развернуться. Муса Бармак рассеянно водил над шахматами рукой.

Наконец, рука замерла и опустилась на фигуру слона-пила… Муса резко двинул слона в сторону, атакуя белую ладью-колесницу Евтихия. Муса поднял глаза и с торжеством посмотрел перед собой.

— Хорошо, румиец. Изволь, я продолжу. Там на востоке, — он неопределённо показал куда-то в сторону, возможно, что на восток, — за двести пятьдесят лет до Зу-ль-Карнайна правил в Бактрии царь Виштаспа. К царю пришёл мудрец Зоротуштра, вдохновенный пророк, но только не ведаю чей, может, и Самого Всевышнего… да только всех пророков ученики извращают!

— Не думаю. Вряд ли кого приукрасили или очернили сверх заслуженного. Впрочем, продолжай!

— Зоротуштра учил, что нравственным очищением можно одолеть дэвов, врагов Ахура-Мазды, а помочь в очищении может обожествлённый огонь, который для Зоротуштры был воплощением мировой справедливости. Царевич Спандийат, сын Виштаспы, выстроил в память о пророке сверкающую столицу Навазак и поместил в ней святыню Зоротуштры — великий чудотворный огонь Вахрама.

Евтихий не дрогнул ни одним мускулом. Он на одно поле отодвинул рухх-ладью в сторону и вывел её из-под удара. Его положение только упрочилось: рухх был теперь защищён шахом, королём белых.

— Ну-ну, продолжай, — Евтихий испытующе поднял глаза на Бармака.

Муса показал глазами на шахматы:

— Хороший ход, Евтихий, — похвалил он, — хороший ход, сдержанный… Так вот за двести с лишним лет до нашей игры в шахматы персидский шахиншах велел герою Бахраму Чубину завоевать Бактрию. Мы зовём её « ma wara an-Nahr» — «то, что за рекой». За рекой, что вы, румийцы, называете Яксарт 19 19 Амударья. . По воле шаха, Бахрам Чубин стал правителем Маверранахра, Балха и Хорасана. Этот герой вскоре восстал, сам сделался шахиншахом и был кем-то убит, — вздохнул Мусса. — Но прежде, ещё в Балхе, в сердце древней Бактрии, успел жениться на дочери одного из ферганских ханов…

— Давай, я продолжу, Муса, а ты подумай над шахматами, — перебил Евтихий. — Ещё два хода, и ты докажешь мне, что вам, Бармакидам, даровано Аллахом владеть этой землёй. Вы — потомки того древнего брака. Верно? В ваших жилах течёт кровь героя-шахиншаха и кровь ханов. Ноубехар, святилище гябров — поклонников огня Зоротуштры, стоит на месте древнего Навазака. А вы — балхские пармаки , потомственные владетели святилища и жрецы чудотворного огня, вашей главной святыни. Правда, в век торжества ислама культ огня несколько угас — ты уж извини за такую игру слов. Думай, Муса, думай над ответным ходом, а я продолжу. За пятьдесят один год до нашей игры в шахматы, — он желчно вернул Бармаку его фигуру речи, — в Ноубехаре и Самарканде поселили пленных китайцев с семьями. Тех самых, что научили вас варить бумагу. Китайцы были буддистами, и ваш монастырь ошибочно прослыл буддистским, что было вам на руку, поскольку михна преследует гябров, но не иностранцев с нелепой чужой верой. Китайцы трудолюбивы, они стали заботиться об огне Вахрама… Я перескочу через годы, Муса. Десять лет назад твой старший брат аль-Фадл совершил политический просчёт, едва не стоивший жизни, ринулся в Ноубехар проведать, на месте ли ваша святыня, и привёз из Балха в Багдад целую семью Ноубехарских поселенцев. В этой семье мальчик был внуком согдийца-гябра, смотрителя огня, а с другой стороны — внуком китайца-буддиста, хранителя всё той же святыни. Чудесное совпадение, правда? Ведь кому-то или чему-то очень важны имена его отца, деда по отцу и деда по матери.

Муса ибн Йахъя аль-Бармаки напряжённо молчал. Покусывал усы и разглядывал шахматные фигуры. При любом, практически любом ходе румийца могла настать угроза его визирю иль шаху…

— Так что же натворил аль-Фадл десять лет назад, что ему пришлось бежать от халифа в Балх и заботиться об огне Вахрама? — Евтихий не спускал глаз с Бармака.