Максим Форост - Вперед, государь!

На кричащих по-гречески людей стали оборачиваться. Прискорбно, но ряд слов и имён звучали по-гречески также как по-персидски и по-арабски. Препираться посреди улицы о халифе и его окружении стало опасно.

— Остынь, Исаак, — остановил Евтихий. — Ты скоро убедишь меня, — он позволил себе улыбнуться, — что главной целью посольства к халифу было объяснить мне политику Халифата, — он примирительно засмеялся. Не вышло, Ицхак не поддержал:

— Целью франкского посольства было привезти тебя, живого и невредимого, к Бармакидам, чтоб ты выручил их шкуры прежде, чем халиф сдерёт их, воротившись из хаджа!

Ицхак выпалил это, и тут же осёкся, ошарашено глядя на окружающих.

— С чего это у императора Карла такая любовь к Бармакидам, а? — Евтихий легонько встряхнул Ицхака. — Ноубехар, да? Всё дело — в балхском монастыре. Что такое Ноубехар, Исаак?

18

«Когда халифу Сулейману ибн Абд-Малику сказали, что лишь мудрого визиря недостаёт его власти, халиф спросил: „Кто достоин такой чести?“ — „Один лишь Бармак из Балха, чьи предки были в чести у шахов Персии. Вот и древнее святилище Ноубехар у него во владении“. — „Ноубехар? — воскликнул халиф. — Разве Бармак по сию пору — гябр и огнепоклонник?“ — „О нет, халиф! Бармак когда-то был гябром, но сделался мусульманином“, — был ответ…»

«В 723 году по указу халифа Иазида II в храмах православных подданных Халифата были запрещены иконы. В 726 году по эдикту императора Леона III иконы запретили и в храмах Византии. Запрещалось любое изображение Христа, чем, по сути, отрицалось Его вочеловечение, а значит и любовь Создателя к людям…»

На короткий миг рука зависла над шахматной фигурой. По строгим канонам веры, фигура была лишена телесного человекоподобия. Сухие правила игры предписывали считать её всадником-аспом.

Муса с мгновение поразмыслил над фигурой и двинул всадника вперёд — на левое крыло. Откинулся с удовлетворением назад, на подушку, и с вызовом уставился на Евтихия. Игра развивалась медленно. Бармак и Евтихий поначалу лишь поочерёдно двигали ряды пешек-пияд, пока две лакированные армии не соприкоснулись.

— Знаю, Евтихий Медиоланский, ты мной недоволен, — разомкнул губы аль-Бармаки. — Недоволен моими братьями и отцом. Прежние наниматели всегда вводили тебя в обстоятельства дела. Я же поостерёгся. Разве хорошо было бы играть по твоим правилам? — он усмехнулся. — Здесь Персия, румиец! Персия, а не Аравийская пустыня с бедуинами на верблюдах.

Румиец промолчал, сосредоточенно глядя не на Мусу, а на шахматы. Это была идея Бармака — начать за разговором игру. Когда их войска соприкоснулись, последовал стремительный обмен ударами, и сразу шесть пешек-пияд — три чёрных и три белых — оказались на ковре сбоку от шахматного стола.

Настал черёд старших фигур. Евтихий ещё стремился овладеть центром боя. А Муса аль-Бармаки ощутимо теснил с флангов.

— Здесь Персия, и я — перс! Слышишь, румиец? — отчеканил Муса. — О нет, я, разумеется, люблю арабов, поскольку из арабов, — он пламенно воскликнул, — вышел пророк Мухаммед — да благословит его Аллах и да приветствует! Арабы подарили ислам, спасибо. Пусть теперь убираются в пески и барханы. Здесь Персия, где веками царили Ахемениды и Сасаниды! Даже эллинское ваше нашествие мы, персы, так легко переварили, что Искандер аль-Македони превратился у нас в Зу-ль-Карнайна из сказок…

Евтихий показывал, будто захвачен игрой в шахматы. Он уже нашёл, какой фигурой ответить. Вот, следующим ходом он слоном-пилом поставит под удар чужого всадника и одновременно пешку. Всадник отступит.

Муса силился рассмотреть, что спрятано в глазах Евтихия и чем подкреплена та деловитая собранность, что заставляет румийца в ниточку сжимать губы.

— Мои тёмные предки, — сдержанно заговорил Муса, — не были мусульманами. Они верили в shirk , многобожие. Они не знали Единого Господа, зато чтили много разных господ-ахуров, воевавших в их баснях со злодеями-дэвами.

Муса поосторожничал, но не отступил, а подкрепил всадника ещё одной пиядой.

— Они были гябры, — Муса словно сожалел о предках. — Они звали главного ахура Ахура-Маздой, то есть «господином мудрости», а задолго до Искандера аль-Македони с ними жил мудрец и пророк Зоротуштра, так вот этот мудрец…

— Я тебя перебью, Муса!

Евтихий со стуком двинул слона на намеченное место. Через ход Евтихий выпустит в бой ладью, рухх-колесницу, и центр игрового стола окажется в его управлении. Бармак уже не сможет этому помешать.

— Бармак, я вижу, ты собрался ввести меня в суть расследования. Не поздно ли? — Евтихий поднял глаза и испытующе посмотрел на Мусу. — Мои прежние наниматели часто требовали отчёта о ходе расследования. Поэтому раньше, чем ты продолжишь про Зоротуштру, я доложу тебе, что мальчишка из аль-Карха три месяца назад подвергся изуверскому обряду. Мне продолжать или тебе всё известно?

Муса отпустил только что взятую фигуру. Насторожился. Набычась, наклонил голову, внимательно слушая.

— Цель обряда? — выдохнул он несколько хрипло.

— Взросление.

Евтихий сцепил руки и несколько мгновений наблюдал, как на лице у Мусы настороженность сменяется испугом, а испуг — внезапным пониманием.

— Правда, Бармак, ты ожидал этого? С подростками и юношами так поступали все варвары: этруски, кельты, фракийцы. Я видывал этот обряд у германских саксов.

— Что, что за обряд? — Муса беспокоился, что-то из услышанного было для него неожиданностью.

— Обряд проводят посреди ночи в лесу либо на лысой горе. Увы, магрибинец не нашёл под Багдадом леса, — Евтихий сузил глаза, — он воспользовался чьим-то заброшенным садом или масличной рощей. Гору или холм он выбрал заранее. Это symphonia… то есть созвучие ритуальных намёков и образов, они требуются для волшбы. На горе или холме мальчик должен был умереть и родиться заново, но уже взрослым. Некоторые колдуны так умело внушают жертве illusionem… видимость смерти, что юноши клянутся, будто и вправду были мертвы.

Муса аль-Бармаки заметно помрачнел, вытянул чётки из рукава джуббы и что-то прошептал:

— Astagfirulla … да спасёт Аллах от кощунства… — расслышал Евтихий. — Какая ещё гора… — бросил Муса с деланным пренебрежением. — Какой холм?

— На той горе живёт некая отшельница Фатима. А дервиши и монахи считаются умершими для мира, так что пещеры рядом с её жилищем сгодились магрибинцу как ритуальный намёк на страну мёртвых. Нередко эти обряды проводят в склепе или на кладбище. Кроме того, магрибинец дожидался ночи, — напомнил Евтихий. — Ночь — ещё один образ смерти, она придавала обряду убедительность. Ещё он стремился успеть до наступления пятницы, то есть в четверг, в день, который астрологи связывают с Моштари, или с Юпитером. Эту блуждающую в небе звезду посвящают Тору, Зевсу или Индре, а это жестокие боги, Муса, они ждут человеческих жертв.