Максим Форост - Вперед, государь!

Мальчишка заморгал, деловито соображая.

— Ага, — настроился он, — ага. Дядя весь день не торопился, а с вечера вдруг начал спешить. Сказал, мол, хорошо, что темнеет, но надо успеть до полуночи. Там росла роща. А может и старый сад, не знаю. Мы поднялись с дядей на гору, прямо к пещерам. Мне стало страшно, я устал, а дядя собрался зажечь костёр и велел искать хворост, — Али перевёл дух.

— Так всё-таки — лес или сад? — допрашивал Евтихий. — Ну, ладно, не суть важно… Говоришь, пещеры на горе и костёр? Продолжай!

— Угу… — мальчишка собрался с мыслями: — Я весь искололся до крови, пока таскал хворост. А дядя будто был этим доволен: «Кровь это хорошо!» — всё радовался. Велел мне пить вино. Я выпил, и у меня стало шуметь в голове.

— Костёр уже горел? — Евтихий спросил резко, как о самой важной подробности. Али быстро-быстро кивнул:

— Горел! — с готовностью подтвердил. — Дядя высыпал в огонь весь порошок банджа. Я им надышался, а запах стоял такой едкий и сладкий, как…

— Я знаю запах конопли. Дальше! — торопил Евтихий.

— Дальше был гром, и разверзлась земля.

Мальчишка вытаращил глаза, показывая, что говорит сущую правду. Евтихий нахмурился.

— Ты хочешь сказать, что от выпитого и выкуренного у тебя гремело в ушах, а пещера, где вы сидели, стала казаться неестественно крупнее и шире?

— Н-нет, — паренёк не согласился. — Раздвинулась земля, и был грохот. Я очень испугался и хотел оттуда бежать, а дядя разозлился и избил меня.

— Избил?!

— Да. Он выбил мне зуб, — Али показал дырку от зуба, — до крови рассёк бровь и порвал ухо. Я вырывался и кричал: «Дядя, за что?!» А он повторял: «Мальчик, я хочу, чтобы ты стал мужчиной!» — это слово в слово, клянусь!

— Та-ак… — протянул Евтихий. — Понятно, что дальше?

— Надел мне перстень на палец, и я сразу увидел, что в стене появилась дверь.

Евтихий развернул его лицом к свету, чуть наклонился к нему, малорослому, чтобы стать глазами с ним вровень:

— Эта дверь, которую ты вдруг увидел… Она была действительной или productum, — волнуясь, Евтихий забывал персидские слова, — м-м… productum… произведением, плодом вина и банджа? Она, к примеру, не двоилась, если нажать пальцами на глаза, она плыла в воздухе или, скажем, казалось неестественно яркой, или была какого-то несуществующего цвета? Ты, например, мог её коснуться и почувствовать?

— Она… — запнулся паренёк, — она гудела. От неё дрожал воздух. А трогать её было нельзя, пока я, как сказал дядя, не назову вслух своё имя, имя отца, — Али загибал пальцы, — имя деда по отцу и имя деда по матери. Он сказал, что там — сокровище, сокрытое на моё имя. Будто бы дядя всё это увидел в гороскопе, когда гадал на песке.

— Он ввёл тебя в заблуждение, — механически обронил Евтихий. — Гороскопы — это гадание по звёздам, astromantia… — вслух он говорил одно, но соображал что-то своё, — а гадание на песке… это ammomantia, совсем другое… Так ты перед дверью назвал имена отца и обоих дедов? — он помрачнел, сопоставляя услышанное от мальчишки с известными ему случаями.

На улице появились и засвистели ребята, дружки звали Али к себе. Евтихий за плечом Али показал им кулак. Тех, кто помельче, сдуло как ветром, подростки постарше ещё куражились, доказывая себе, что не боятся взрослых.

— Так я — что, я маленький и из бедной семьи, — затянул Али, но вдруг по-мальчишечьи посуровел: — Но дверь стала как настоящая. Вот — я еле открыл её и даже прищемил себе палец, — он показал синяк.

Евтихий осмотрел палец и переспросил:

— Это не дядя так тебя ударил, нет?

— Нет! — встрепенулся мальчишка. — Он бил меня только по голове, это уж точно! Он берёг мне руки и очень ругался, когда я прищемил палец.

— Ну, постарайся продолжить, — согласился Евтихий.

— А я не помню, — признался Али. — Помню, спускался и поднимался по лестнице. Стоял блеск, будто от солнца или от каких-то драгоценностей. Ещё был прохладный воздух, и росли сады, точно всё это не в пещере, а где-то… не знаю. А ещё стоял дворец.

— Опять дворец? — вздохнул Евтихий. — У тебя кругом одни дворцы.

— Дворец, — заупрямился Али. — Там были сады и огромные залы. А по сторонам шли колонны, и впереди, в самом тупичке, было возвышение, а на нём стоял зажжённый светильник. Ну, самая простая лампа, медная и масляная.

— Ещё раз! — остановил Евтихий. — Ты видел залы, два ряда колонн справа и слева. Ты шёл между колоннами, а в конце увидел подобие алтаря или жертвенника? Наверняка, он был кубической формы.

— Ну да, — потерялся Али.

— Ты описываешь эллинский либо староперсидский храм, малыш. Ладно, продолжай, что ты сделал?

Али нахмурился и упрямо пожал плечами:

— Ничего особенного, только то, что велел дядя. Погасил лампу и вылил из неё масло.

— Вылил масло перед собой на алтарь? Ведь именно так приказал тебе дядя? — Евтихий покачал головой. — Ладно, пропустим жертвоприношение неизвестным богам. Дальше?

— Пошёл назад. В ту же пещеру, — твердил мальчишка. — Я устал и хотел спать, болела голова. Ступени были очень высокие, и я просил дядю протянуть мне руку. А он почему-то не захотел меня вытаскивать и стал кричать на непонятном языке — и всё, дверь закрылась. Вокруг темнота, никого нет, даже дорога в сады куда-то пропала. Я долго звал дядю, кричал, плакал, бил руками в стены. Никто не отвечал. Я думал, что я умер или сошёл с ума от страха. Я просидел там две ночи и два дня.

Мать-китаянка в чадре высунулась из дворика на улицу и, увидев, что Али ещё здесь, отпрянула. Приятели Али затеяли возню с потасовкой и убрались с этой улицы. Евтихий, помолчав, спросил:

— Как же ты спасся… Сам, что ли?

— Сам! — Али горделиво задрал подбородок. — Я случайно потёр на пальце дядин перстень, и огромный джинн сразу вынес меня.

Евтихий хмурился и соображал. Морщинки легли на лоб, тонкие губы сжались.

— Погоди-ка про джинна… Ты хочешь сказать, что целых две ночи ты не лил слёз, не тёр пальцами глаза, не заламывал в отчаянии рук, не растирал зашибленных о стены кулаков?

— Н-нет, — промямлил мальчишка, — н-не так.

— Как же ты ухитрился две ночи подряд не касаться перстня и лишь на третье утро случайно потереть его? Ты, видимо, хочешь сказать, что перстень на твоём пальце сработал лишь на третий день заключения.

— Это всё дядя! — завопил мальчишка. — Это всё он, проклятый! Хотел погубить меня!

— Ну, как же так — хотел погубить?… Постой, или ты взял перстень тайком? Извини, но ты украл его или дядя сам надел его тебе на палец? Он сам — это так? Ну-ка, ещё раз повтори про перстень всё, как было с самого начала.

Али захлопал глазами и шмыгнул носом.

— Он стал меня бить, — признался, — выбил зуб и в кровь разбил лицо. Потом сказал: «Мальчик, я хочу, чтобы ты стал мужчиной!» Надел кольцо мне на палец и добавил: «Этот перстень непременно спасёт тебя». Это всё, я клянусь!